Этот звонок разрушил безоблачные планы на неделю, накрылась моя поездка на отдых, что настроения вовсе не улучшило. Теперь, вместо того, чтобы нежиться на пляже, бездельничать и ни о чем не думать, придется идти в универ. Пересдача по диалектологии и стилистике. Заведующая мымра, определенно меня не любит, я отвечаю ей полной взаимностью. Хотя она вообще не мымра, наоборот, взрослая, стильная и умная женщина, просто у нас такая холодная войнушка. Вместо того, чтобы возиться с конспектами, повторяя осточертевшие диалекты, я решилась. Влезла в короткий сарафан с открытыми плечами, взгромоздилась на шпильки, хотя обычно не люблю каблуки, но здесь не смогла удержаться. Открытые босоножки без задника, браслет на щиколотку. Безжалостно опустошила заначку. Машину решила не брать, благо идти до универа всего-ничего. По пути зашла в салон. Маникюр, педикюр, новая укладка, немного вызывающий макияж. Кажется, готова. Из зеркала на меня смотрела не студентка, а девушка, собравшаяся минимум на свидание. Я улыбнулась себе. В большой сумке на плече таились некоторые сюрпризы для Ксении Павловны, которая так любит портить заслуженный отдых своим студентам.

Вызывающе громко цокаю каблуками по абсолютно пустому коридору кафедры. Никого нет, теплый сквозняк по ногам. Перед ее кабинетом еще раз улыбаюсь и стучу.

— Можно, Ксения Павловна?

Она в кабинете одна. Кивает головой, не поднимая ее от бумаг на столе. Ксения удивляет меня. Туго обтягивающие бедра джинсы от Дизель, демократичная футболка, так же туго облегающая грудь, босоножки, состоящие из трех ремешков, открывающие ухоженные изящные пальцы со свежим педикюром. Для контраста – очки в строгой квадратной оправе.

— Входи, Иванова. И дверь закрой, сквозняк.

Закрываю дверь, щелкает замок. Сажусь напротив нее, кладу ногу на ногу. Демонстративно покачиваю босоножкой на пальцах ноги и улыбаюсь ей солнечной улыбкой.

— Расскажи мне о проблеме экспрессивно-стилистической дифференциации русского языка, — не глядя на меня говорит профессор.

Я молчу, сказать мне нечего, всегда терпеть не могла эту абракадабру со стилистикой и дифференцировкой.

— Ну, Иванова, — Ксения подымает голову и смотрит на меня, — ты так хочешь ходить на отработки летом? Семестр у тебя так и не закрыт.

Вместо ответа я решаюсь на откровенность. Перехватываю взгляд, который она бросает на мою покачивающуюся на пальцах босоножку. Даю ей свободно соскользнуть на пол, вынимаю вторую ногу из обувки, демонстративно шевелю пальцами и гордо водружаю скрещенные ноги на профессорский стол. Пусть полюбуется свежим педикюром. Опять демонстративно шевелю пальцами. Ксения кажется онемела, глаза квадратные, чуть рот не открыла от такой выходки. Не сводит взгляда с моих ног, с браслета на щиколотке.

— Иванова, это уже хамство, это переходит всякие границы, — возмущенно начинает профессор.

— А по-моему, у вас в кабинете жарковато, надо бы кондиционер включать, — нагло хмыкаю в ответ, — и вообще, я сегодня без машины, на каблуках уже ножки устали. Зачет я все равно не сдала…

— Убери ноги со стола!

— Признайтесь, вам же нравится, когда девушка босиком, — уверенно отвечаю я, — я и сама люблю босиком шляться. Только честно признайтесь.

После долгой паузы Ксения опускает глаза вниз.

— Ты мерзавка, — тихо говорит она, — да, мне нравится, когда ты босая.

— Тогда и дальше можете любоваться, — я верчу одной стопой перед ее носом, — мне не жалко.

Профессор все так же сверлит взглядом мои ноги, и кажется, дыхание у нее участилось.

— Вы хотите поцеловать ножку, — я вытягиваю пальчики, — ведь так? Вылизать ее?

— Да, — еле слышно шелестит она, — можно? Ты разрешишь?

— Хм… — улыбаясь, тяну я, — ведь зачета у меня так и нет. И семестр не закрыт. Даже не знаю.

— Пожалуйста…

Не дожидаясь согласия, она наклоняется над моими ногами, я ощущаю ее теплое прерывистое дыхание на коже, до меня доносится легкий стойкий аромат ее парфюма. Влажный язык касается пальцев, полные губы целуют подъем стопы, на коже остается отпечаток помады. Мне безумно приятно. И вот ее язык уже смело скользит между пальцами, она сосет и облизывает каждый палец, целует пятку и лижет свод стопы. Непроизвольно у меня вырывается стон. Как умело она это делает, с ума сойти…

— Тебе нравится? – Ксения переходит ко второй ноге, и сладкая пытка повторяется снова.

— Да… Не останавливайтесь только…

— Как скажешь… У тебя замечательные ножки, Иванова.

— Не останавливайтесь.

— Не выкай, — теперь она улыбается, опять склоняясь над моими ногами, — сейчас я твоя рабыня, и госпожа разрешает мне целовать ее ножки.

— Раз так… — тяну я, — что ж, я не откажусь от такой рабыни.

Встаю, достаю из сумки несколько мотков заранее припасенной веревки. Профессор смотрит на меня снизу вверх.

— Разувайся, рабыня, — командую я, и она покорно расстегивает свои босоножки, отшвыривает их в сторону.

— Руки за спину, скрести запястья. – когда она выполняет команду, туго и прочно связываю ее руки за спиной. – Рабыня не имеет права на обувь. Это понятно?

— Да, — шепчет она.

Грубо беру ее за волосы, нарушая безупречное каре.

— Да, кто?

— Да, госпожа.

— А теперь пройдись, я хочу посмотреть.

Ксения, опустив голову, со связанными руками, выпирающей грудью, босая, делает несколько шагов по кабинету. Останавливается возле меня и опускается на колени перед моим стулом.

— Я буду вашей рабыней, госпожа, — тихо говорит она.

Я философски вздыхаю в ответ и думаю про себя – а шла всего лишь за зачетом, в крайнем случае – похулиганить. Похулиганила. Но почему-то не жалею об этом.

Это было очень неожиданно. Прошла неделя, как я нахулиганила с Ксенией, зачет я таки получила, но отдых был сорван, и я благополучно тюленилась дома. Точнее, тюленились мы вдвоем, Женька жила у меня уже два года, забрала из общаги, да и раньше жили в одной комнате, и так вросли друг в друга, что мне тяжело представить, как это, жить без нее. Сейчас я вспоминала об эпизоде с профессором с улыбкой, получилось именно то, что я обожаю в жизни, неожиданность, доля безбашенности, новые эмоции, сексуальное возбуждение, я готова пить этот коктейль в любых количествах, без остановки, всю жизнь. Когда раздался звонок в дверь, стояла вторая половина дня, солнце за окном плавило асфальт, а у нас гуляла кондиционированная прохлада, и выходить из дому в такую жару казалось сущим безумием. Женька вдохновенно красила ногти на ногах, отрывать ее от этого занятия совершенно бессмысленно, так что пошла открывать я. Нежданчик ждал за порогом. Это была Ксения собственной персоной. В длинном цветастом платье до щиколоток, в запомнившихся мне босоножках из трех ремешков, солнечных очках, благоухающая духами, с бриллиантовыми каплями в ушах и новой прической. А я в застиранных, хорошо, что чистых, домашних брючках и футболке, босиком, растрепанная, с ненакрашенными глазами и вообще без косметики. Получилось неловко. Когда я попадаю в такие ситуации, сразу начинаю злиться, на себя и на весь мир.

— Иванова, добрый день, — как ни в чем не бывало сказала профессор, — можно войти?

Я молча посторонилась, чувствуя, что злость не проходит.

— Юлька, кто там? – из спальни высунулась Женька, и я разозлилась еще больше. Тоже мне. На морде питательная маска, в халате, в руках незакрученный лак. – Ой, здрасьте, Ксения Пална.

Профессор спокойно стала расстегивать свои босоножки.

— Можете не разуваться, у нас все равно бардак, — буркнула я, — проходите, — кивнула ей в зал, — извините, не прибрано.

— Вы дома всегда босиком бегаете? – спросила она.

— Всегда, — кивнула я в ответ, — терпеть не могу тапки.

— Вот и я к вам присоединюсь, — она все-таки разулась и прошла в зал, по пути поздоровавшись с Женькой, — привет, Кузнецова.

— А вы, девчонки, оказывается, неряхи, — продолжила она, усаживаясь на диван и обозревая живописный беспорядок, изжить который у нас хронически не выходит. Она закинула ногу за ногу, продемонстрировав нежно-розовый цвет лака на ногтях и ухоженную пятку.

— Чем обязаны? – почти грубо спросила я. Ненавижу, когда вторгаются в личное пространство.

— Иванова, ты знаешь, что ты раздолбайка? – вдруг спросила она. – Я даже могу допустить в тебе искру литературного таланта, но раздолбайка ты конкретная. И ты, Кузнецова, кстати, тоже. Могли бы хорошо учиться, в аспирантуру поступить, нет, ленитесь, бездельничаете, из троек не вылазите, сдали зачет и ладно, написали курсовую тяп-ляп и пойдет.

— Ну и что?

— Это я так, к слову пришлось. Давно хотелось заставить тебя взяться за ум. То, что дано тебе свыше, надо развивать, учиться, читать, а ты пописываешь социальные статейки, где просто заливаешь все ядом и желчью, ни стиля, ни размера, прыгаешь по временам, то настоящее, то прошедшее, авторские знаки дикие, предложения рваные… Почитала я кое-что из твоих материалов в интернете, могу уверенно говорить.

— Ксения Павловна, зачем вы пришли? – прямо спросила я. – И как узнали мой адрес? Читать мне мораль у меня дома не надо.

— Деканаты для чего-то существуют, нет? – хмыкнула она. – Адрес мне там дали. Я не читаю мораль, я хочу, чтобы ты хорошо писала. А пришла я, можно сказать, компенсировать тебе испорченные каникулы. Ведь ты никуда не поехала?

— Прекрасно знаете, почему, — ядовито ответила я.

— Из-за меня, — подтвердила профессор, — так вот. Я приглашаю вас в одно место. Это загородный дом одного моего приятеля. Не море, конечно, но есть озеро, можно поплавать, баня, два этажа, семь комнат, роскошная обстановка. На недельку. Дом пустой, ключи у меня, до города полчаса на машине, вещей тащить не надо, смотаемся, если вдруг что понадобится.

Не успела я ничего ответить, слишком неожиданным было предложение, как Женька уже выпалила:

— На вас или на Юльке поедем? Вы с машиной?

— Лучше на двух, чтобы вы от меня не зависели, захотели, сели, вернулись домой, и я тогда не буду к вам привязанной. Если согласны, собирайтесь.

— Адрес, — деловито сказала я. Все решилось само собой, как я и люблю. Неожиданно, ново, интересно, волнующе. Тем более, я не забыла наше приключение недельной давности. Вот не зря она в гости зовет, не зря. Но лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном. Решилась, одним словом.

Короткий звонок Любимому, чтобы не волновался, я на телефоне и в руле, если что, буду по такому-то адресу, звони, пиши, целую. Сборы очень короткие. В сумку мыльно-рыльные, вещи по принципу наименьшей помятости, ноут, зарядки для него и телефона, на себя джинсовые шорты, топ, на ноги удобные кеды, мазнуть помадой по губам, щеткой по волосам, и я готова. Рядом соседствовал ураган по имени Женька. Она тоже любит такие сюрпризы. Впопыхах мы даже забыли напоить чем-нибудь профессора, вспомнили, когда собрались, но она отказалась. Ездит она на Субару-Форестере, ни фига себе. Заметив мой взгляд на машину, чуть виновато объяснила:

— Я субаристка, все другие машинки не для меня.

Мы с Женькой погрузились в мою старенькую Шкоду, и профессор рванула своего монстра. Я и сама езжу достаточно агрессивно и бестолково, есть для этого свои причины, о которых не здесь рассказывать, но она явно переплюнула мою манеру езды. А еще профессор… Короче говоря, из города мы вылетели на трассу, там, мне, конечно, за ней не угнаться, так что Ксения подстраивалась, чтобы мы не теряли ее из виду. В салоне мы заинтересовано молчали, в такие моменты мы отлично понимаем друг друга. О нашем с Ксенией приключении я не рассказала даже Женьке, так что о многом она даже не догадывалась. Ехали действительно около получаса, пока не свернули на одну из проселочных дорог. Проехали село, дальше пошли посадки и небольшие водоемы. Еще минут пятнадцать, и мы подъехали к одинокому двухэтажному дому, окруженному высоким кирпичным забором, стоящим действительно на берегу небольшого озерца и окруженного деревьями. Ворота нам кто-то открыл, Ксения вышла из машины, переговорила с этим кем-то, из ворот вырулили старенькие жигули, и мы заехали во двор. Двор тоже был аккуратно замощен кирпичом, высокие тенистые деревья, беседка, отдельно – небольшая банька, от которой ведет деревянный пирс, упирающийся прямо в озеро и нависающий над водой, парковка. Мы поставили машины и вышли. Ксения звенела ключами от входной двери. Н-да, загородный домик. Нехилый приятель у профессора.

— Второй этаж спальный, первый жилой, — говорила на ходу Ксения, водя нас по дому, — гостиная (шкура на полу, камин), столовая и кухня, наверху спальни, выбирайте любые, белье в шкафах. Санузел, наверху есть свой. Нас не побеспокоят, дом на сигнализации, все местные знают, кто его хозяин и что лучше с ним не связываться.

Богатый минимализм обстановки, паркетный пол, автономное электричество от генератора в подвале, спутниковая тарелка, кондиционеры, плазма в половину стены, барная стойка между кухней и столовой. Это точно получше, чем сорванный отдых, глупо с этим спорить. Открыв рты, мы бродили по дому.

— Подождите, девочки, для вас есть еще сюрприз, — загадочно произнесла Ксения и поднялась на второй этаж.

Женька повалилась на диван и восторженно посмотрела на меня.

— Ну ты даешь, Иванова… С чего бы это такой подарок?

— Есть причина, — загадочно ответила я.

— Мать твою, — когда Женька удивлена или испугана, она ругается как пьяный грузчик, и с этим поделать ничего нельзя. Она смотрела мне за спину, да и я повернулась на странный звук.

Это звенела цепь по паркету. Ксения Павловна, абсолютно голая, стояла в дверном проеме, не прикрываясь, будто выставляя свое тело напоказ, длинные ноги, широкие бедра, грудь минимум третьего размера, разве только немного обвисшую, не пытаясь прикрыть две небольшие складки на боках и лобок с узкой полоской волос. Но главным было не это. Ее аристократические щиколотки были закованы в самые настоящие железные браслеты, соединенные не очень длинной цепью между собой. Настоящей толстой, даже на вид тяжелой цепью, с крупными звеньями, и браслеты, широкие и толстые, не очень плотно прилегающие к коже, были заперты на маленькие висячие замочки. На ее шее красовался стальной ошейник, с двумя приваренными к нему кольцами, тоже черный, даже на вид тяжелый, тоже запертый на замок. У меня чуть глаза не вылезли, когда я рассматривала ее. Не торопясь, спокойно, профессор опустилась на колени перед нами и положила перед собой два ключа на пол. Стоя на коленях, с прямой спиной и прямо глядя нам в глаза, она сказала:

— Девочки, послушайте меня. Юля, я знаю, что ты никому ничего не рассказала о том, что произошло у меня в кабинете, хотя я тебя ни о чем не просила, просто из внутренней порядочности. Я верю тебе. И хочу верить твоей подруге. Я признаюсь вам. Я рабыня. Снаружи я сильная, успешная, уверенная, умная, это видят все, но внутри я рабыня. Это дом моего хозяина. У меня есть муж и двое детей, и они ничего не знают о моей второй жизни, об этом знали двое, теперь и вы. Мне хорошо в оковах. Не надо думать, решать, все решает мой господин, я только выполняю его приказы и делаю так, чтобы ему понравилось. Я счастлива, когда я закована в цепи. По-настоящему, внутри, я тогда свободна и ни о чем не думаю, кроме одного – чтобы хорошо служить и выполнять приказы. Это лучший отдых для меня, моя отдушина, выпустить на волю мою рабскую сущность. На эту неделю я признаю себя вашей рабыней, а вас моими госпожами и выполню любой ваш приказ. Вот ключи от моих цепей и ошейника, снять их без вас я не смогу, второго комплекта нет. Если хотите, можете надеть мне на руки наручники, можно соединить их с ножной цепью или приковать к ошейнику, но тогда мне будет трудно выполнять ваши приказы. Можете наказывать меня, если я заслужу или если просто захотите. Можете лишить меня пищи и воды, можете приковывать на ночь к ножке своей кровати или в подвале, если будет на то ваша воля. Я рабыня, у меня нет никаких желаний и запросов, кроме того, чтобы служить моим госпожам. – она все так же прямо и честно смотрела на нас, стоя с прямой спиной на коленях.

— А почему вы голая? – глупо спросила я.

— Рабыня не имеет права на обувь, одежду, еду, питье, если господин ей не прикажет другое, только на эти цепи.

Сказать, что это был шок, ничего не сказать. Правда, Женька, тоже с открытым ртом слушавшая эту исповедь, ни на секунду не потерялась. Она всегда принимала такие спонтанные решения, и ни за что в жизни не отказалась бы от такого приключения. Соскочив с дивана, она живо подобрала ключи с пола и обошла Ксению кругом, рассматривая ее со всех сторон. Вдруг грубо схватила за волосы.

— Так ты рабыня?

— Да, госпожа, — ее голос остался спокойным, — мое рабство полное, абсолютное и добровольное.

— Отлично, — удовлетворенно сказала Женька, — тогда марш на кухню. Ужин. Чем можно расслабиться? Спиртное? Травка?

— Любое, госпожа. – уверенный ответ. – Наркотиков нет, даже легких. Господин не одобряет.

— Юлька, что ты будешь?

— Не знаю… — рассеянно ответила я. – То же, что и ты.

— Принесешь бутылку вина в беседку во двор, рабыня. Пошли, Юлька, — скомандовала разошедшаяся подружка.

Не обуваясь, босиком, мы вышли во двор. Было очень приятно чувствовать подошвами теплый гладкий нагретый камень. К беседке вела мощенная декоративным камнем дорожка, ее шероховатость ласкала босые ноги, потом тепло досок в беседке. Уселись в плетенные кресла возле небольшого столика, не сговариваясь закурили, хотя вообще курим мы редко, но сигареты на всякий случай таскаем. Случай такой, как сейчас.

— Она ненормальная, — заявила Женька, — но мне это нравится. Заводит даже.

— Если мы примем правила игры, тоже станем того… — протянула я.

— А мы и так… Ты вспомни, сколько мы пережили, через что прошли, что в нашей жизни было… Кто нас нормальными назовет после этого? Вспомни, 14 год, вспомни 15, когда мы с тобой на войну и обратно гоняли на машине…

— Это был драйв, адреналин, здесь другое.

— Юлька, не будь занудой, — отмахнулась подружка, — вот выйдешь ты замуж за своего балбеса, детей нарожаешь, быт, дом, семья, а нам всего по 24, что мы в старости вспомним? Как носки стирали и борщи в молодости варили? Я тебя не узнаю. Где твоя безбашенность? Где моя Иванова? Ау, ее здесь нет.

— Вот ты сучка, — улыбнулась я, — знаешь, как уболтать. Так значит, мы теперь рабовладелицы?

— Да, госпожа Юлька.

Разговор прервал глухой звон цепей по камню, с подносом в руках в беседку вошла Ксения, на подносе бутылка сухого вина, бокалы, порезанные фрукты. Ловко и быстро расставила все на столике, наполнила бокалы.

— Почему два? – спросила Женька, откровенно рассматривая нашу новую рабыню.

— Рабыне не годится пить вместе с госпожами, — опустив голову, ответила профессор.

— Бегом за бокалом, дура, — и расшалившаяся подружка звонко шлепнула Ксению по голой заднице.

Через минуту она вернулась и налила себе вина.

— Девки, это будет потрясное приключение, — объявила Женька, и мы, сдвинув бокалы, выпили.

— Если угодно, я растоплю баню, — предложила Ксения. Нет, какой контраст все-таки с той женщиной, которой она была час назад.

— Угодно, — кивнула я.

Мы допили вино. В голове зашумело. Мы поужинали здесь же, в беседке, Ксения молча, ловко и быстро прислуживала, меняла тарелки, наполняла бокалы, пока мы ели, только потом поела сама и начала убирать. Мы совсем расслабились. Тем временем стемнело, рабыня включила освещение и сообщила, что баня готова.

В предбаннике разделись, я столько раз видела Женьку голой, что давно перестала воспринимать ее как женщину, скорее, как продолжение меня, сколько раз мы мазали друг друга кремом, сколько раз она массировала мне спину, и эти прикосновения никогда не имели даже намека на сексуальный настрой, но теперь, в присутствии посторонней для нас женщины, да еще закованной в цепи, в ошейнике, тоже голой, даже Женькина гибкая высокая фигурка приобрела какой-то необычный вид. Ксения деловито обмотала свои оковы полотном, чтобы раскаленный металл не обжигал кожу, и видно было, что делает это она не в первый раз, и первая решительно шагнула в парилку. Одна полка, влажная раскаленная духота. Уселись, подстелив под себя простыни, расслаблено откинулись назад. Очень скоро тела заблестели от пота, участилось дыхание. Я рассматривала нашу рабыню, ее прямую спину, тяжеловатые, немного обвисшие груди, холеное тело. Она не отводила глаза и не стеснялась. Терпели, сколько могли. С визгом, голышом, выбегали из парилки и ныряли в озеро, в обжигающе-холодную воду, Ксения, учитывая оковы на ногах, не прыгала, обливалась из ведра на пирсе. Наконец, утомились. Закутались в халаты, и рабыня подала ледяной квас в гостиную в доме, и по рюмке ледяной водки, и зеленый час. Сама уселась на пол, на шкуру, между нашими креслами, рядом со столиком. Очень скоро я ощутила ее пальцы на своих ногах, она гладила, ласкала мои ступни, раздвигала пальцы, делала легких массаж, ее руки скользили от пяток к коленям, и опять к пальцам, от удовольствия я закрыла глаза. Другой рукой она точно так же ласкала Женькины ноги, и подружка так же балдела.

Но дальше рабыня не успокоилась, она встала напротив нас на колени, выпрямив спину, взяла в руки ногу каждой из нас и молча положила себе на грудь. Открыв глаза и почувствовав подошвой мягкую упругость груди, я встретила ее взгляд, и под этим взглядом, почти против воли, большим пальцем ноги нежно обвела ее напрягшийся сосок, сжала его пальцами. Рабыню выгнуло навстречу, с губ сорвался стон. Женька повторила мои движения, вызвав еще одну сладкую судорогу. Потом Ксенин язык скользнул по коже, ее рот всосал один мой палец, второй… Она по очереди целовала, вылизывала, сосала наши ноги, так, что я не на шутку возбудилась. Глаза рабыни затянуло поволокой, лицо пошло пятнами, она тяжело дышала от возбуждения, между поцелуями горячо шепча:

— Девчонки, я ваша рабыня…

Рядом возбужденное дыхание Женьки, и вот она резким рывком за волосы притянула голову Ксении к себе, широко раскинув ноги под халатом, подтянула рабыню к своей щелке, и та принялась ее вылизывать. Очень скоро протяжный стон подружки подтвердил ее финиш. Я пока не была к такому готова, хотя действительно возбудилась, но ноги всегда были моим слабым местом.

— Спать будешь, прикованной к моей кровати, — хрипло сказала Женька, и за волосы поволокла Ксению наверх.

Написано от лица Ксении

Я очень люблю такие ночи… Цепь от моего ошейника тянется к ножке кровати, на которой безмятежно спит Женя Кузнецова. Остро ощущаю тяжесть оков на ногах. Я сижу на полу возле кровати, колени подтянуты к груди. Руками трогаю свои кандалы, прокручиваю их на щиколотках, наступаю пяткой на цепь. Какая она тяжелая и холодная. Я рабыня, думаю я и касаюсь пальцами ошейника. Сейчас мне не надо бороться с собой, подавлять в себе желание подчиняться, ни о чем не думать, можно отдаться на волю своим темным желаниям и страстям. Смотрю на спящую девушку, и мысли плавно перетекают на них, моих хозяек на эту неделю. Кое-что поузнавала о них в универе и понаблюдала сама. Я очень хочу, чтобы у них все получилось, Иванова бы писала, Кузнецовой буду настоятельно советовать перевестись на журфак, филология явно не ее. А Юльку я все же сделаю литератором в хорошем понимании этого слова. Читала то, что она пишет. Нравится, что она любит и ненавидит вместе с героями, пропускает их через себя, ее удачные тексты – обнаженный нерв, пусть они и не отшлифованы, но это приходит с опытом, и надо, надо, читать и учиться. А эти две безбашенные оторвы мотыльками порхают по жизни, лишь бы было интересно, ново, неожиданно, необычно. Но может быть, в их возрасте так и надо, набраться впечатлений, эмоций, набить шишек, любить, ненавидеть, страдать, радоваться, пить жизнь до дна, как будто каждый день последний… Не знаю. Не хочу сейчас о серьезном думать, сейчас они для меня источник моего наслаждения. С улыбкой на лице я как могла удобнее устроилась на полу и незаметно уснула. Проснулась от холода, серый рассвет вползал в комнату. Как обычно в такие моменты, я была до предела возбуждена, зачем-то потрогала себя, ощутила влагу. Конечно, не удержалась. Сейчас будут тебе новые впечатления, на всю жизнь запомнишь, думала я, вставая на колени перед кроватью и стараясь, чтобы цепь не гремела по полу. Легкими, почти невесомыми поцелуями покрыла пальчики ног спящей Жени, скользнула языком по коже. Щиколотки, голени, колени, бедра. Она проснулась, я слышу, как изменилось ее дыхание, но лежит неподвижно, на спине с закрытыми глазами. Лизнула лобок, провела языком вверх к пупку. Живот. И две небольшие грудки нерожавшей и некормившей девушки с розовыми сосками, которые тут же твердеют под моим языком и губами. Шея, и она запрокидывает голову, не открывая глаз. И мягкие, сладкие губы, которые она приоткрывает, пуская меня вовнутрь. Целоваться с ней неимоверно приятно, мои руки нежно ласкают и поглаживают ее грудь, и ее выгибает навстречу ко мне. Она раскидывает ноги, и я спускаюсь к ее лону. Кончает она бурно и быстро, сжав мою голову коленями, я задыхаюсь, я тоже теку, как водопроводный кран. Она понимает это, тянет меня вверх, на кровать, по звон цепи, хорошо, что ее длина позволяет сделать это, я ложусь на спину. Ее пальцы во мне. Буквально несколько движений, и я протяжно стону, розовый туман перед глазами. Открываю глаза, вижу ее смеющийся взгляд.

— А ты дрянная рабыня, оказывается… Совратить собственную студентку… Практически изнасиловать. Как это понимать?

Я молчу и вместо ответа целую ее, и она отвечает мне. Наконец, я шепчу:

— Пожалуйста, госпожа, — и касаюсь своей цепи, — туалет. Очень надо.

Женя молча открывает ключом замок, который крепит цепь к моему ошейнику. Насколько позволяют оковы на ногах, спешу в туалет. Приведя себя в порядок, возвращаюсь. Женя валяется и курит на кровати. Подаю ей пепельницу и опускаюсь на колени на пол.

— Что прикажет госпожа?

— Кофе. Юльку не будить, пусть выспится. Позавтракаем вместе потом. Пока кофе. Можно с рюмкой коньяка. – важно говорит она.

— Подать сюда?

— Нет, я спущусь, — она встает, потягивается и направляется в ванную.

Спускается она достаточно быстро, я слышу шаги ее легких босых ног по лестнице, свежая после душа, причесанная, даже накрашенная, заворачиваясь в легкий шелковый халатик. У меня уже все готово, аромат кофе щекочет ноздри, коньяк темно мерцает в бокале. Закинув ногу на ногу, она садится на диван, включает телевизор, щелкает каналы. Ставлю все на подносе перед ней на столик и немедленно опускаюсь рядом на пол, поглаживая ее стопы, раздвигая пальчики, немного щекочу, заставляя ее хихикать. Но поиграть дальше не получилось. Женя вдруг встала, к моему удивлению, достала из кармана наручники. Нашла, наверно, в прикроватной тумбочке. Я знаю эти наручники, очень жесткие, без цепочки, с шарниром между браслетами. Внутри все замирает. Так и есть.

— Иди сюда, — велит Женя, подходя к высокой штанге, вмонтированной в барную стойку между кухней и столовой. Вздыхая, под звон цепи, подхожу.

— Руки, — следует новая команда.

Завожу руки за спину, ладони прижаты друг к другу, прижимаюсь спиной к холодному металлу. Чувствую, как жесткий металл обнимает запястья. Щелчки. Все, прикована.

— С твоими желаниями и играми надо вообще не выходить из спальни, — поясняет она, — не забывай, что ты рабыня.

— Да, госпожа. – а девочка оказалась жестче, чем я думала.

Женя возвращается на диван, неторопливо пьет кофе, тянет коньяк, покуривает, покачивая ногой, явно дразнясь, шевелит пальчиками, и я не могу отвести от ее ног взгляд, пока снова не возбуждаюсь от их вида, ощущения своей неволи, металла на шее, щиколотках и запястьях. Да, я рабыня. Женя иногда смотрит на меня, иногда в телевизор. Она откинулась на подушки, иногда дремает. Так проходит часа два, у меня уже затекли и руки, и ноги, но конечно, я молчу и терплю.

Входит Юля, непричесанная, в халате, босиком, зевая на ходу. Долго с удивлением смотрит на меня, на Женю, пинком колена будит ее.

— Это что за новости? – она плюхается на диван рядом.

— А что, она думала, в сказку попала? – отмахивается Женя и встает. – Кофе тебе сварить? Раз уж рабыня у нас занята немного.

— А ты строгая госпожа, да? – ехидничает Юля.

— А то… Да и есть за ней один грешок, да, рабыня?

— Как скажите, госпожа…

Пока они пьют кофе, болтают, поглядывают на меня, проходит еще где-то час. Становится больно и неудобно по-настоящему. Наконец, Женя освобождает меня. Тру онемевшие запястья, с наслаждением разминаю руки.

— Завтрак. И быстро.

— Однозначно, в древности рабовладельцы были не дураки, — сказала на это Юля.

— Рим, пирамиды и Древнюю Грецию построили рабы. Людей просто умели заставлять работать, — вздохнула Женя, — потом рабство отменили, и больше такого не строят.

Я отправилась на кухню готовить завтрак, а девчонки вышли на улицу.