В стране уже который год пылал мятеж. Крестьянские войска подобрались к городу. Два дня они брали штурмом город, и вот наконец, город пал.

Королева смотрела из окна. Она понимала, что скоро придёт её участь. Но она не понимала, как скоро.

Во дворце раздался шум. Королева оглянулась и побледнела: начался штурм дворца. Она спешно попыталась закрыть дверь шкафом, но всё тщетно: грубая мужская сила одним махом снесла дверь.

И вот, они стоят друг напротив друга: королева и крестьянин.

Не двигайся! — сказал крестьянин. Он прижал её к стенке лицом к стене, и задрал юбку. Она стояла немного сведя ножки. Крестьянин любовался, как неловко она стоит, и как тёплое тело королевы теперь беспомощно стоит перед ним.

Она хотела было закричать и оттолкнуть, но он её изо всех сил шлёпнул по уже обнажённому месту, так, что эхо от шлепка раздалось по всей палате, и она из-за этого растерялась. Её никто никогда в жизни не шлёпал, и никто никогда не смел касаться её, тем более ниже пояса. Ведь это посягательство на королевскую честь! И пока она пыталась осознать, он её уже связал по рукам и ногам. Она пыталась вырваться, но было уже поздно. Её тыл был обнажён, и крестьянин решил незамедлительно этим воспользоваться. Она быстро почувствовала, что вдруг стало очень больно, и вот — внутрь неё, хлюпая, вошло что-то очень горячее.

Она всё поняла Всей её высокой жизни, всей её королевской стати, всей её королевской чести теперь пришёл конец.

Крестьянин оттащил её к кровати, и толкнул вперёд. О нет, что случилось! Такого нельзя было даже представить: её Величество машинально встала на колени, сама этого не ожидая, и она поняла, какой позор с ней происходит! Она, могущественнейшая королева, теперь стоит на коленях в томном ожидании самого большого унижения в своей жизни.

Теперь у крестьянина карт-бланш. Королева стоит перед ним на коленях бёдрами к нему. Он уже находился внутри неё, и это тепло с каждой секундой превращало её в безвольное существо. Он начал двигать торс вперёд, и она подчинённо застонала. Одно движение, второе… королева ещё не до конца понимала, что происходит, но уже начала краснеть от стыда. Её женственные коленочки стояли на кровати неловко вместе, так, что ноги расходились к пяткам, и было ясно, кто над кем теперь хозяин. Крестьянин доминировал над королевой, а королева ему подчинилась. У неё больше не было выбора, кроме как покориться этому жилистому, горячему органу внутри неё и отдаться в его власть. С каждым движением этот орган вызывал в ней доселе невиданное жалкое чувство унижения и покорённости. Она чувствовала, как её милые красивые коленочки тёрлись о кровать, давая ей понять: ты стоишь на коленях перед рабом, ты теперь никакая не королева, а полное и абсолютное ничтожество.

Но вот эти движения переросли в толчки.

И с каждым толчком, с каждым ударом, с каждым шлепком его торса об её бёдра, он упивался тем, что ещё недавно могущественная, всесильная властительница, перед которой трепетала вся страна, теперь просто рабыня стоящая перед ним на коленях, которая подчиняется ему — упивался от каждого звука хлопков. Шлёп! Шлёп! Шлёп! Где теперь честь, где самоуважение, величие королевы? Нет их больше. С каждым шлепком он давал ей понять, что она теперь просто жалкое, ничтожное женское тело, лишённое всякого величия, которое можно спокойно подчинить и делать с ним всё, что угодно. Он ликовал при виде расходящихся по её бёдрам волн, а сама королева, теперь беспомощно стоящая перед ним, с каждым шлепком издававшая подчинённый стон, чувствовала своё падение, своё бессилие. Она ему покорилась, стоит перед ним на коленях, она, которая ни перед кем никогда не вставала на колени, и он её шлёпает, и шлепки, как если бы стражи наказывали ударами совершившую преступление рабыню, теперь раздаются от бёдер самой королевы! Каждая волна отзывалась теперь в ней волнами унижения. Впервые королевские палаты слышат, как ту, которая сама являлась недосягаемой вершиной, которую боялось всё королевство и которую не обсуждали нигде, боясь с её стороны расправы; слышат теперь стены этого дворца, как именно её теперь по самым потаённым местам её некогда неприкосновенного королевского тела с чувством хлопает какой-то безымянный проходимец! Над ней надругается какой-то пешка, которого раньше она могла просто напросто убить одним взглядом, а теперь он её унизил, уничтожил перед всем двором! Угнетающее, но вместе с тем сладкое чувство рабыни, полностью отдавшейся и покорившейся своему хозяину, шлепок за шлепком поглощало её. Она чувствовала себя уже не владычицей королевой, а ничтожной, жалкой мягкой тёплой игрушкой, жертвой охотника, которая попала в руки к всесильному, могущественному властителю, и который теперь находился во власти себя ей позабавить. Игрушкой, которая теперь ценна лишь из-за этого звука позорящих королевскую честь шлепков унижения и подавления, и из-за волн подчинения и пассивного принятия своего унижения, которые расходятся по её бёдрам как по воде. Вот так отдаются годы тирании, вот так теперь каждый шлепок унижает, королеву, каждая волна — свидетельство полного подчинения воле крестьянина. Она теперь вся полностью во власти этого тёплого, немного пульсирующего органа, который перемещается в ней, и каждое движение которого делает её всё более бессильной. То, чего она боялась всю жизнь, весь этот позор теперь происходит с ней. Нет больше королевы, нет больше королевского величия. Кто поверит во всё происходящее, ведь все в королевстве будут знать, что она просто отдала своё тело какому-то ничтожеству, звуки шлепков торса которого об неё сейчас разносятся по всей палате вместе со стонами порабощённой королевы!

Шлепки продолжались, и вот королева услышала, как крестьянин застонал. Она начала понимать, что близится неизбежное. Не бывать тому, чтобы какой-то раб выстрелил своим семенем внутрь королевы! Пытаясь остановить самое большое из всех унижений — получить внутрь себя выстрел семенем, плотью раба, королева кричит: «нет, не надо! только не это! пожалуйста! нет! неееет!’. Но он не слушал. Шлепки резко усилились, и чувство унижения достигло наивысшей точки: она готова была провалиться сквозь землю от этих звуков. Шлёп! Шлёп!!! Шлёп!!!..

И вот….

она почувствовала внутри себя невиданное — какой стыд!

выстрел, второй выстрел, третий выстрел. Это было горячее пульсирование плоти внутри себя, пульсирование полного унижения. Теперь эта плоть, плоть грязного крестьянина останется в её некогда величественном, а с теперешнего момента, ничтожном теле надолго.

Он вытащил из неё свой горячий орган, и прикоснулся им к её лицу. На нём была белая масса как будто с запахом сырых грибов, и которая после прикосновения прилипла к её лицу. Он провёл по губам, и она бессильно взяла его в рот. Она почувствовала вкус солёной плоти. Крестьянин сказал: » облизни и глотай!», и она повиновалась. Лёгкий язычок покорно слизал всю липкую плоть.

Всё, королевы больше нет. Она унижена, раздавлена, честь запятнана, как и лицо, запятнанное плотью раба. Честь растоптана окончательно. Теперь она просто жалкое, ничтожное тело, над которым будут надругаться все: от вельможи до раба.

В довершение он решил отшлёпать по её бёдрам ладонью. Сладкие хлопки раздавались по всем палатам, а королева лишь могла только подчиняться.

Прислано: Могущественный