Не заключить ли нам брачный контракт, как Пушкин с Гончаровой, не напрягая друг друга проблемами. 35/180/95, в меру умен, в меру строен. Не против по умничать в театральном буфете.

«Солнце переспевшей бордовой вишней катилось за горизонт, забрызгивая красным соком своих последних лучей». Они преломлялись на белых мраморных столбах театра, и отражались на лицах театралов причудливой формой кровавых пятен, делая их похожими на существ из преисподней.

Открытие театрального сезона всегда праздник, а тем более для вуманайзеров, разбившем на своем недолгом веку не одно женское сердце.

Тундра, облокотившись, стоял у одной из колонн, и глаза хищника сияли огнем багрового заката. Он предусмотрительно прикрывал их огромными черными ресницами, как махаон крыльями буйную поросль васильковых тычинок. Но взгляд его неустанно метался от одной дамы к другой, как у высокоэффективного агента разведывательной службы. Он выбирал.

О, этот сибарит, эстет, человек-паук и просто молодой ебарь подрастающего поколения, который хочет впитать в себя радость секса с пожилыми матронами, как Спанч Боб соленую воду в свои квадратные штаны.

Изольда Францевна сегодня была великолепна. Высокая, статная, броско красивая. Почти отличница.

Некогда обвисшие щеки бульдожки были подтянуты нержавеющим скальпелем известного хирурга. Глаза с поволокой и зажившими шрамами верхних век, взирали на мир тусклым мерцанием сапфиров нечистой воды.

Макияж был великолепен. Он стирал грань между старостью и последним вагоном, в который она ненароком вскочила, да запамятовала, что поезд то имеет тенденцию набирать скорость, отвалясь от станции. Накаченные губки скромницы были обведены ярко-розовой помадой и сияли в ночи, как брюлики Барби, которые должен рассмотреть Кен и незамедлительно взять в оборот, комкая и вырывая из огранки.

История умалчивает о том, был ли вставлен титановый штифт в позвоночник Изольды Францевны, но держалась она великолепно. Высокие тонкие каблуки туфель известной марки, делали ножки длиннее и стройнее, скрывая старческие мозоли своей красной подошвой. Груди четвертого размера, пирамидами немеркнущего славой туризма Египта, остро торчали в шелковом панцире платья, магнитом притягивая взгляды страждущих и паломников.

Платье водопадом Деттифосс ниспадало вниз, заканчиваясь на коленях и играя в солнечных лучах вишневого заката. Зрелище заворожит любого. Прическа а-ля Мирей Матье русого цвета, делала ее нежной и страстной, как девушку в пору цветения тополя.

Тундра оживился. Поправил прическу, галстук, шаркнул ножкой и, галопируя, продефилировал к даме, сооружая в своей голове плотину диалога. Плотина шумела, бурно играла водами и водорослями, но он успел ухватить зерно непринужденности и эпатажа, отбросив плевелы.

Оказавшись рядом с объектом вожделения, хотел рухнуть на колено, но передумал, решив, что переиграет. Вместо этого он почтительно наклонил голову, отдавая дань летам, любовникам и бокалам красного вина, то чему женщины не ведут счет и, сказал:

— Разрешите представиться — молодой, холостой и ветреный, новая реинкарнация Казановы. В быту-Тундра.

Изольда Францевна щелкнула тушью ресниц, как хлыстом и вельможно протянула ручку с маникюром «фуксия и немного кружева» для целования.

— Зовите меня просто Изольда, — и улыбнулась красиво очерченным ртом, приоткрывая инсталляцию металлокерамики.

Тундра не знал, что заговор вступил в силу и, именно в этот момент начался отсчет времени его грехопадения.

— Какой великолепный закат в новый сезон, он запомнится надолго своими красками... С категоричностью молодости, я убежден: каждый человек, хоть каким-то боком причисляющий себя к интеллигенции, должен побывать на открытии театрального сезона.

— О да, надолго это точно... — прошептала Изольда краешками губ.

— Вы что-то сказали? — алчно посмотрел Тундра в глаза старушенции, и утонул в их глубине, как в открытом канализационном люке возле своего подъезда.

— Я говорила о том, что вы правы. Необычность красок во всем — небо, залы, мрамор, багровые мальчики и черный квадрат.

Если бы у Тундры был фужер шампанского, а в руках бутерброд с красной икрой, то он фонтанировал бы на него через ноздри. Однако он быстро справился с собой, и они продолжили разговор в непринужденной обстановке, пока не прозвенел первый звонок. Тут он с трагедийной ноткой в голосе и поникшими плечами, молвил:

— Я с нетерпением буду ждать нашей встречи в театральном буфете. Да, что там нетерпеливее, чем выход примадонны на сцену! — он схватил в пигментных пятнах ручку и приложился краешками губ к их холеной поверхности, впитав ноздрями запах дорогого крема, как полковая лошадь аромат свежескошенной травы.

— Я буду, — шепнула Изольда, и испарилась словно нимфа.

Тундре было не до спектакля. Он маялся, смотрел в монокль на нижний ярус, выискал прелестные черты новой знакомой. Разглядывал ее, упиваясь блеском огромных камней в мочках ушей, профилем головки, точеным и филигранным. Плечами, развернутыми и гордыми, как у девушек, постигающих азы наук в «Смольном институте благородных девиц».

Он нетерпеливо стучал подошвами ботинок, сотрясая бельэтаж и сбивая с ритма примадонну. Его пылкие пальцы проходились по бархату обивки кресла и, впивались в нее со всей страстью. Он представлял Изольду раздетую и нагую, на шелковых алых простынях, где ярким пятном белеет ее расхристанное от утех тело. Он лицом на закат осыпает ее затылок поцелуями и напыщенными комплиментами. Закат, половой акт в бордовых тонах, витиеватые слова в затылок друг другу... Изюминка, флер фарса и драмы...

Ерзая и еле дождавшись окончания первой части, он вскочил с истерзанного телом кресла и опрометью помчался вскачь в антракт, поводя очами и сверкая белизной белков, будто Петр, яро и стремительно командуя флотом на замшелом пруду.

В буфете он был первым и, взяв фужеры с шампанским, стал несдержанно ждать появления Изольды, оккупировав столик у стенки. Изольда плыла, бедрами рассекая толпу, как Титаник мраморные толщи льдов.

Он помахал ей рукой. Изольда улыбнулась одними уголками губ и, прошествовав, села на свободный стул.

— Дорогая Изольда, жаль, что мы в театральном буфете, а не в «Негреско», но таковы превратности судьбы, кои разрешили нам встретиться именно в этом месте и именно в такой судьбоносный день. Я очень рад знакомству и надеюсь, оно плавно перетечет в нечто большее, чем сидение за столиками и обсуждение игры актеров в этом жужжащем улье. За вас, за вашу красоту, улыбку, которую вы дарите мне и свету, озаряя его любовью.

Изольда удивленно изогнула бровь, но чокнулась с героем своих оперных странствий.

В общем, вечер протекал в нетерпении завершения оперы. Два героя были взволнованы до глубины души (если в Изольде она еще была).

Закончилась действо, а лицедейство набирало обороты. Тундра ждал появления женщины своей мечты возле гардероба. Накинув ей на плечи теплую шаль, вышли в прохладу осени.

— Я хотел бы Вас пригласить к себе. Сделать вам отменный глинтвейн (кунилингус) своими мужскими руками. Вы будете сидеть в уютном кресле, подогнув свои ножки под себя, а я укрою вас пушистым пледом, и наслаждаться тихой осенью во дворе через призму моей форточки. Медленно будут потрескивать импровизированные поленья в нарисованном очаге каморки папы Карла. Ну, в общем, я в полном вашем распоряжении.

— А знаете Тундра, поедемте ко мне, — сказала Изольда и подумала, что отдастся ему сразу после театра, а не как Полина Сергеевна после первого свидания. — Только поедем на моей машине, уж вы, голубчик, оставьте свою здесь, я вас потом подброшу.

— Спасибо, конечно, но я настаиваю..

— Нет, это я настаиваю, и будьте благоразумны. Нам ни к чему подглядывания через форточку вашей квартиры....

Мы уж как-нибудь в моем домике будет невидимы и свободны в действиях.

— Ну, хорошо, на что только не пойдешь ради прекрасных глаз...

Они подошли к машине, естественно, немецкой, томно и вальяжно моргнувшей им ресницами фар и, усевшись в свой любимый кабриолет, Францевна понесла Тундру в немыслимость фантазий и исполнение желаний. В общем, в Изумрудный город.

Приехав в Изумрудный поселок и, повитав по улочкам шинами Пирелли, они наконец-то прибыли к дому Изольды. Домиком его тяжело было назвать, это был домина, который своим пафосно-готичным стилем навевал картины падения империи Тюдоров. В окнах горел ярко свет, будто дом ждал появления хозяйки и тщательно натирал полы, посуду и сметал пыль с комодов красного дерева и столового серебра.

Загнав машину в гараж, Изольда пригласила юношу войти. Потирая от предвкушения руки, он открыл дубовую дверь пещеры Али-Бабы, пропуская женщину вперед.

Пал на колено и хотел снять туфельки с Золушки, но она повела плечами, сказав:

— Ни к чему сии хитрости. Проходите за мной, голубчик.

Они вошли в огромную залу, которая поражала игрой запутавшегося света в хрустале огромной люстры. Кожаный диван, огромный телевизор и столик черного дерева — нехитрое убранство нувориша. Темная гладь пола, шампанское стен и огромное окно в стену. Камин поражал размерами и красотой. Тундра будто вспомнил прежнюю жизнь, где он был менестрелем и путешествовал по землям княжеств, распивая песни в замках под гомон пьяной ватаги дворян.

— Присаживайся, будь как дома, я скоро вернусь. Можешь взять выпивку в баре — и, щелкнув пультом телика, удалилась.

— Тундра, ты безупречен в своей любви к пожилым дамам, — прогундосил себе под нос и, подойдя к бару, налил виски в толстый бокал на два пальца.

Выпил залпом. Виски огненным вихрем пронесся в желудок, чтоб через секунду взорваться в голове.

— А жизнь не так уж и плоха — сука... — подумал наш герой.

Ночерело. Тундра смотрел в окно. Лишь отблески фонарей, разбросанных по территории особняка, четко отражались в окне, да звезды смотрели в широко распахнутые ставни и глаза реинкарнации, подмигивая своим арктическим холодом и недосягаемостью.

Послышался стук каблучков, но его ухо различило несколько пар ног.

— Неужели с собаками выйдет?

Он обернулся, а в зал начали походкой от бедра входить его бывшие пассии. Это как встреча театрала со старыми действующими лицами в отстойных спектаклях — уныло до зевоты, прискорбно и одновременно настораживает: вдруг поменялся лейтмотив пьесы и убийца дворецкий, вдруг новая сольная партия у нимфетки, а не прокуренной примадонны, вдруг, вдруг, вдруг... У тундры промелькнула вся жизнь перед глазами и остановилась на первой входящей-Полине Сергеевне.

Поля выглядела великолепно. Все такая же прекрасная, как Джилли Джонсон советского розлива. В руках она держала все тот же пакетик со сменкой и влажными темными очами выполняла игривые сюжеты, заставляя грезить Тундру о любви. На ней было белье от Виктории Сикрет. Стринги впивались в красивую задницу тонкой полоской, а прозрачный треугольник шелка открывал припухлые губки свежескошенного лобка. Она встала напротив Тундры, уперев одну руку в бок, как модель на высокой неделе моды. Вторая рука сжимала пакетик.

Далее выплыла Тамара Васильевна в колготках-сетках, русалка с магическим стволом швабры. Тонкий пеньюар телесного цвета, от той же невменяемо богатой фирмы, украшал ее тело. Он был накинут небрежно и повязан шнурком кое-как, создавая впечатление артистичной небрежности. Она держала во второй руке бокал с вином, как бы намекая нашему герою:

— А не пора ли подлить водки. А то я как-то неудобно себя чувствую в этом дивном замке, мне ближе хрущоба с ее комнатами распашонками.

Она встала по левую руку мужчины.

Сотрясая воздух растрепанными волосами, вплыла Лариса Степановна. Ее серо-зеленые глаза с упреком смотрели на мальчика, намекая, что мамка бдит денно и нощно за своим дитем. Все та же дорогая похабщина была одета на ее голое и красивое тело. Черный лиф подчеркивал грудь, а шелковые трусы равномерно распределились по заднице, пряча все сокровенное, но от этого более желанное. Она встала по правую руку.

Елизавета Петровна своими смуглыми ногами с красным педикюром вошла как царица Савская в зал царя Соломона, будто на суд, вершимый им. Скромная и тихая, побрякивая золотой цепочкой на левой ноге, говоря, или намекая: — я ваша рабыня навеки. Вас и вашего целомудрия.

Скромно встала позади и ущипнула Тундру за задницу, синхронно подмигивая очами. На ней был купальник цвета морской волны. Все это гармонировало с цепочкой и создавало иллюзию всемирного равенства и счастья. Мир вам!

Последняя вышла хозяйка дома, в шелковом халате на голое тело, со стаканом виски в тонкой пергаментной руке.

Тундра остался стоять как на плацу. Вид у него был такой, как будто его долго и усердно били по голове чем-то мягким, вроде диванной подушки.

— Дорогой юный друг! — Тундра вздрогнул, и кручина обуяла его. Ему вдруг резко захотелось побыть одному. Такой силы желание одиночества нахлынуло. Правда, понял, что не сбежать, ботинки свои он таки оставил в прихожей.

— Наш фольклорный коллектив «забубенные кружева» рад приветствовать в своих рядах любимого члена! Мы долго шли к хоровому исполнению. Наши голоса и методы иногда не совпадали по тональности, казались нам несуразно звучащими, ведь у каждой свой разум, подключенный ко Вселенной. Однако, мы были едины в своем порыве и решили устроить небольшую вечеринку, дабы ты услышал нас, своих пожилых старушенций и вынес свой вердикт: кто из нас всех тебе милей, румяней и белей! Не в смысле мумифицирования, а в сексуальном плане! Хотя, по большому счету это не имеет никакого значения. Теперь девочки, берем героя-любовника под локотки и проводим к алтарю разврата.

Своими острыми коготками хищниц они вцепились в юное, румяное тело и, разрывая его на части, поволокли в спальный зал.

Тундра вздрогнул от страха, или от возбуждения, он так и не понял.

Именно спальный зал. Там стояла кровать невероятных размеров. Видимо, человек-гигант выстроил сие ложе по образу и подобию своему. Балдахин пеной овевал ложе распутства, делая расплывчатыми образы, прятавшиеся за тканью.

Женщины начали раздевать своего благоверного. Нежно и настойчиво. Руки одалисок мелькали перед глазами, как осенние поля из окна электрички. Тундра чувствовал себя Робин Гудом из наркологического леса. Нет! Он будто попал в мусульманский рай с голыми девстенницами неземной красоты, всегда готовым служить ему. На тумбочке банка варенья и шоколадка, которой можно кому-то смазать пузико и ягодицы.

Престарелые девственницы завалили статное тело на кровать и начали наслаждаться процессом прелюдии. Тундра лежал как морская звезда, раскинув ноги и руки в стороны. Открывался великолепный вид со всех сторон на его красивое тело атлета. Великолепный хуй стоял в черной путанице лобковых волос, как царь-пушка, готовый выстрелить ударным залпом.

Елизавета Петровна, потея, остановила свой взор на предмете вожделения всех театралок города — огромном члене и, завалившись в ноги искусителю, приступила к минету. Она схватила губами и языком головку члена и начала медленно всасывать его во влажную терпкость рта, выписывая внутри восьмерки около дырочки и, порою углубляясь в нее. Иногда она брала хуй в руку и проводила шершавым языком сверху-вниз от корня к головке, причем меняя направления, то вверх-вниз, то поперек. Наш герой прикрыл глаза, и нервная дрожь пробегала по его великолепным мышцам, разгоняя адреналин по венам.

Тамара Васильевна, выпив вино, разбавленное водкой, приникла своим ртом к ушку любовника, кончиком языка выводя русский алфавит, потом перешла на азбуку Морзе и, далее, последовал китайский. Тундра плавал в любви, как лотос в парной воде горного пруда в час рассвета. Он замер, как перед бурей.

И буря позволила себе явиться. Наблюдавшая все это время со стороны любовные лобызания подруг, Изольда Францевна отставила стакан с виски, и сдернула в агонии предвкушения халат одним рывком, как простынь с бюста. Она прыгнула залихватски на кровать, как каскадер на скоростной велосипед и, встав над Тундрой, приоткрыла свои большие губки и начала медленно проводить по маленьким и клитору тонкими пальчиками, вторгаясь в свою плоть быстрее, выше и сильнее, пока влага не брызнула струей на грудь благоверного. Он открыл рот и она завершила сонату сусального золота именно туда. Потом села на лицо своей мокрой пизденкой, и начала ерзать, заставляя его лизать и сосать губки и клитор. В экстазе она садилась полностью на лицо, перекрывая ему доступ кислорода, но это его только возбуждало сильнее и, он хватался за ее острые сиськи руками, сдавливая их со всей силы. Потом кончиками пальцев соски. Изольда верещала от боли, как дикая кошка в тамбовском лесу, и слезы счастья ручьями бежали из глаз, застилая великолепные виды групповухи.

Лариса Степановна тем временем присоединилась к Елизавете Петровне и две женщины лизали член с двух сторон. Языки женщин переплетались, даря им самим наслаждение. Не выдержав столь красивой баталии, Лариса прыгнула сверху на любовника, и начала насаживаться на хуй мокрой пизденкой. Пизденка чавкала и пожирала член и разум Тундры, влага сочилась как пар из труб в турецкой бане, и запах мускуса поплыл вверх, оседая на прозрачной пелене балдахина. Лизка вцепилась в сиськи прыгающей подруги ртом и сосала соски, как младенец. Потом впилась в жадный рот распутницы, а рукой в свою письку.

Ее пальцы проникали глубже и глубже, пока рука не вошла полностью. Она поиграла пальчиками внутри и кончила с громким криком, упала и сотряслась в судорогах. Лариса же, сделав кругосветку (встала с хуя Тундры и развернувшись на 180 градусов), начала насаживаться своей попой на его член, широко раздвинув ягодицы руками. Черная дырочка раскрывалась, как зонт и, присев на колени, она начала медленно входить в багрово-красный член, готовый извергнуться в любую минуту потоком спермы. Поэтому, ей пришлось делать все споро и быстро. Но, Тундру на понт не возьмешь! Он молод, сексуален и вынослив! Лариса начала скакать на хую. Ее попа погружалась все глубже и глубже. Очко сильно при вхождении сжимало член любовника, вызывая в нем бурю радости, как гроза у прячущегося в скалах пингвина. Обильная смазка потекла из задницы и, теребя свои дойки, проказница закатила глаза в экстазе и выкрикнула в пространство:

— Наказал свою мамку! Насильник!

Будто щелкнуло в голове у Тундры и, он обильно кончил в попу Ларисы. Она слезла с высокочтимого члена, и сперма вытекала из ее попы, как нефть из скважины, толчками.

Изольда Францевна гремя голосом и мокрой пиздой недоумевала:

— Я требую продолжение банкета!!!

Тундра подумал:

Бабы, дайте отойти! Лучше я умру в дурдоме с Пенкиным на верхних нарах!

ЗЫ: а осень только началась...