РОМАНТИКА ПОХОТИ.

РОМАНТИКА ПОХОТИ.

Анонимные воспоминания. Классика викторианской эпохи.

Анонимные воспоминания. Классика викторианской эпохи.

Перевод Ю.Аксютина. Т. 1 — гл 2. Миссис Бенсон.

Перевод Ю.Аксютина. Т. 1 — гл 2. Миссис Бенсон.

Но снова вмешивается судьба, и другой, не менее красивой, но более опытной и более склонной к такого рода забавам, суждено будет стать моей очаровательной наставницей в любовных пирушках. Спустя всего два дня мистера Бенсона неожиданно отзывают неотложные дела, которые, опасается он, могут задержать его недели на три. Свою молодую супругу он оставляет у нас. Поскольку до города, где он мог бы сесть в почтовую карету, приблизительно девять миль, мама воспользовалась возможностью, чтобы съездить с ним туда. Миссис Бенсон отказывается ехать с ними, пожаловавшись на то, что боится, как бы не утомиться чересчур от дороги, и тогда мама предлагает мисс Ивлин составить ей компанию, а так как обе девочки хотят обновить обувку, им позволено отправиться также; мне же приказано остаться дома, и мама желает, чтобы я был тихим и внимательным к миссис Бенсон, которая как-то по особому взглянув на меня, говорит:

Но снова вмешивается судьба, и другой, не менее красивой, но более опытной и более склонной к такого рода забавам, суждено будет стать моей очаровательной наставницей в любовных пирушках. Спустя всего два дня мистера Бенсона неожиданно отзывают неотложные дела, которые, опасается он, могут задержать его недели на три. Свою молодую супругу он оставляет у нас. Поскольку до города, где он мог бы сесть в почтовую карету, приблизительно девять миль, мама воспользовалась возможностью, чтобы съездить с ним туда. Миссис Бенсон отказывается ехать с ними, пожаловавшись на то, что боится, как бы не утомиться чересчур от дороги, и тогда мама предлагает мисс Ивлин составить ей компанию, а так как обе девочки хотят обновить обувку, им позволено отправиться также; мне же приказано остаться дома, и мама желает, чтобы я был тихим и внимательным к миссис Бенсон, которая как-то по особому взглянув на меня, говорит:

— Мне бы хотелось, чтобы вы подержали мотки пряжи, Чарли, так что никуда не уходите и будьте готовыми помочь мне, как только все уедут. И затем поднимается к себе в спальню, куда вслед за ней устремляется и мистер Бенсон, без сомнения, чтобы возобновить сцену, которую мне уже приходилось наблюдать из чулана в один из предыдущих дней. Они там вместе пребывают добрых полчаса.

— Мне бы хотелось, чтобы вы подержали мотки пряжи, Чарли, так что никуда не уходите и будьте готовыми помочь мне, как только все уедут. И затем поднимается к себе в спальню, куда вслед за ней устремляется и мистер Бенсон, без сомнения, чтобы возобновить сцену, которую мне уже приходилось наблюдать из чулана в один из предыдущих дней. Они там вместе пребывают добрых полчаса.

Наконец, всё готово, и те, кому положено, уезжают, оставляя меня на волю рока, о котором я мог только мечтать. Миссис Бенсон предлагает: — Поднимемся-ка в гостиную. Оттуда такой хороший вид на сад, но зато там нас никто не увидит.

Наконец, всё готово, и те, кому положено, уезжают, оставляя меня на волю рока, о котором я мог только мечтать. Миссис Бенсон предлагает: — Поднимемся-ка в гостиную. Оттуда такой хороший вид на сад, но зато там нас никто не увидит.

Я следую за нею, и не могу сдержать своего восхищения, взирая на её прелестную фигуру, колышущуюся перед моими глазами, пока она следует впереди меня по лестнице, повернув ко мне своё довольно бледное лицо. До чего ж хорошо она сложена! А как изящна её осанка!

Я следую за нею, и не могу сдержать своего восхищения, взирая на её прелестную фигуру, колышущуюся перед моими глазами, пока она следует впереди меня по лестнице, повернув ко мне своё довольно бледное лицо. До чего ж хорошо она сложена! А как изящна её осанка!

Сев на низкое мягкое кресло, она отбрасывает всё своё тело назад и перекидывает одну ногу на другую, по-видимому, не замечая, что тем самым приподнимает свои юбки и выставляет до самой подвязки красоту той ноги, что внизу. И хотя эта её небрежная поза далека от той полной обнажённости, на которую я взирал в тот незабвенный день, когда прятался в чулане, тем не менее, вместе с пробежавшим в моей голове воспоминанием, этого оказывается достаточно, чтобы зажечь во мне кровь. Я уже отмечал прежде, как сильно красивые и плотно затянутые в чулки ноги, лодыжки и маленькие ступни влияют на мою нервную систему. Теперь происходит то же самое. Уставившись на её полные икры, лодыжки и ступни, я чувствую, как мой дрекол поднимается и бьётся, причём так, что этого не в состоянии не заметить миссис Бенсон, тем более, что я стою перед нею, а её голова находится на одном уровне с этой частью моей особы.

Сев на низкое мягкое кресло, она отбрасывает всё своё тело назад и перекидывает одну ногу на другую, по-видимому, не замечая, что тем самым приподнимает свои юбки и выставляет до самой подвязки красоту той ноги, что внизу. И хотя эта её небрежная поза далека от той полной обнажённости, на которую я взирал в тот незабвенный день, когда прятался в чулане, тем не менее, вместе с пробежавшим в моей голове воспоминанием, этого оказывается достаточно, чтобы зажечь во мне кровь. Я уже отмечал прежде, как сильно красивые и плотно затянутые в чулки ноги, лодыжки и маленькие ступни влияют на мою нервную систему. Теперь происходит то же самое. Уставившись на её полные икры, лодыжки и ступни, я чувствую, как мой дрекол поднимается и бьётся, причём так, что этого не в состоянии не заметить миссис Бенсон, тем более, что я стою перед нею, а её голова находится на одном уровне с этой частью моей особы.

Она принимается вязать, но я вижу, что её глаза то и дело посматривают в сторону этой самой части и, наконец, уставливаются на увеличивающемся вздутии моих брюк. Через несколько минут она передаёт мне моток шерстяной пряжи:

Она принимается вязать, но я вижу, что её глаза то и дело посматривают в сторону этой самой части и, наконец, уставливаются на увеличивающемся вздутии моих брюк. Через несколько минут она передаёт мне моток шерстяной пряжи:

— Держите! Может вам лучше встать передо мною на колени? Тогда вы сможете держать свои руки на поручнях кресла, на котором я разместилась. Так, наверно, будет удобней. Я становлюсь на колени вблизи от скамеечки, на которой покоится её нога; та приподнимается и лёгким движением перемещается как раз против моей особы, после чего опускается туда, где мой пульсирующий дрекол надувает мои брюки. Когда же она начинает перематывать свой клубок, то эту ногу постепенно вытягивает, пока фактически не дотрагивается носком до гребешка моего петуха, и время от времени двигая им то направо, то налево, возбуждая меня сверх всякой меры.

— Держите! Может вам лучше встать передо мною на колени? Тогда вы сможете держать свои руки на поручнях кресла, на котором я разместилась. Так, наверно, будет удобней. Я становлюсь на колени вблизи от скамеечки, на которой покоится её нога; та приподнимается и лёгким движением перемещается как раз против моей особы, после чего опускается туда, где мой пульсирующий дрекол надувает мои брюки. Когда же она начинает перематывать свой клубок, то эту ногу постепенно вытягивает, пока фактически не дотрагивается носком до гребешка моего петуха, и время от времени двигая им то направо, то налево, возбуждая меня сверх всякой меры.

Я вспыхиваю до самых ушей и начинаю так живо трястись, что чуть ли не роняю моток пряжи. — Мой дорогой мальчик, что с вами случилось? Вы покраснели и так дрожите… Вам нехорошо? Не в силах что-нибудь ответить, я краснею ещё более. Моток пряжи наконец размотан. — Чарльз, — говорит она, — встаньте и шагните сюда. Я поднимаюсь и встаю рядом с ней. — Что вы засунули к себе в брюки? Что там шевелится? И тут её пальцы, словно ищейки, принимаются расстёгивать их. Освобождённый из заключения, мой дрекол вырывается наружу – твёрдый, как железо, и такого размера, словно принадлежит восемнадцатилетнему юноше. Миссис Бенсон, изображая крайнее удивление, восклицает: — Боже милостивый, какая затычка! Да вы, Чарльз, мой дорогой, вы — мужчина, а не мальчик. Какой невероятный размер! Навряд ли можно обнаружить ещё один такой у доброй полутысячи мальчиков такого же возраста.

Я вспыхиваю до самых ушей и начинаю так живо трястись, что чуть ли не роняю моток пряжи. — Мой дорогой мальчик, что с вами случилось? Вы покраснели и так дрожите… Вам нехорошо? Не в силах что-нибудь ответить, я краснею ещё более. Моток пряжи наконец размотан. — Чарльз, — говорит она, — встаньте и шагните сюда. Я поднимаюсь и встаю рядом с ней. — Что вы засунули к себе в брюки? Что там шевелится? И тут её пальцы, словно ищейки, принимаются расстёгивать их. Освобождённый из заключения, мой дрекол вырывается наружу – твёрдый, как железо, и такого размера, словно принадлежит восемнадцатилетнему юноше. Миссис Бенсон, изображая крайнее удивление, восклицает: — Боже милостивый, какая затычка! Да вы, Чарльз, мой дорогой, вы — мужчина, а не мальчик. Какой невероятный размер! Навряд ли можно обнаружить ещё один такой у доброй полутысячи мальчиков такого же возраста.

И она нежно берёт его в руку. — И часто он в таком состоянии? — Да, мэ-эм. — И давно? — С тех пор, как мисс Ивлин приехала. — Побойтесь бога, сэр, причём тут приезд мисс Ивлин? — Я — я — я — я – — Ну-ка, Чарльз, будьте искренним со мной. Что вы подразумевали, когда сказали, что мисс Ивлин заставила вас находиться в таком состоянии? Вы показывали ей это? И она брала его в руки?

И она нежно берёт его в руку. — И часто он в таком состоянии? — Да, мэ-эм. — И давно? — С тех пор, как мисс Ивлин приехала. — Побойтесь бога, сэр, причём тут приезд мисс Ивлин? — Я — я — я — я – — Ну-ка, Чарльз, будьте искренним со мной. Что вы подразумевали, когда сказали, что мисс Ивлин заставила вас находиться в таком состоянии? Вы показывали ей это? И она брала его в руки?

— О, нет, дорогая миссис! Ни в коем случае! Никогда! — Так значит, вас очаровали её лицо, её грудь или ноги? — Вот именно! Ступни и лодыжки, мэм, с прелестными икрами, когда она их ненамеренно выставляла. — И что, ноги и лодыжки всех леди производят на вас такое действие? — О, да, мэм, если они изящны и миловидны! — А что делает вас так возбужденным сейчас?

— О, нет, дорогая миссис! Ни в коем случае! Никогда! — Так значит, вас очаровали её лицо, её грудь или ноги? — Вот именно! Ступни и лодыжки, мэм, с прелестными икрами, когда она их ненамеренно выставляла. — И что, ноги и лодыжки всех леди производят на вас такое действие? — О, да, мэм, если они изящны и миловидны! — А что делает вас так возбужденным сейчас?

— Сейчас? — продолжаю краснеть я и, заикаясь, выговариваю: — В-вид в-ваших пре-прелестных ног, и вос-воспоминания о том, что я в-видел на-а д-днях, мэ-эм… Её нежная рука, продолжавшая держать мой надувшийся дрекол, начинает медленно скользить по обвислой кожице над вздутой головкой, то задирая её, то позволяя ей снова скользнуть обратно. — Полагаю, Чарльз, после того что вы видели из чулана, вам его предназначение известно… Я опускаю вниз пылающее лицо и выдавливаю из себя ответ: — Д-да.

— Сейчас? — продолжаю краснеть я и, заикаясь, выговариваю: — В-вид в-ваших пре-прелестных ног, и вос-воспоминания о том, что я в-видел на-а д-днях, мэ-эм… Её нежная рука, продолжавшая держать мой надувшийся дрекол, начинает медленно скользить по обвислой кожице над вздутой головкой, то задирая её, то позволяя ей снова скользнуть обратно. — Полагаю, Чарльз, после того что вы видели из чулана, вам его предназначение известно… Я опускаю вниз пылающее лицо и выдавливаю из себя ответ: — Д-да.

— И вам никогда не приходилось запускать его в леди, не так ли? — О,нет! дорогая мэм. — А хотели бы вы это сделать? Я не отвечаю, смущённо опустив свою голову. — Вы же видели, что со мною было в том же самом месте, когда вы были в чулане? Я едва выговариваю: — Да, мэм. — Вам бы доставило какое-нибудь удовольствие увидеть это снова? — О, да; ещё как!

— И вам никогда не приходилось запускать его в леди, не так ли? — О,нет! дорогая мэм. — А хотели бы вы это сделать? Я не отвечаю, смущённо опустив свою голову. — Вы же видели, что со мною было в том же самом месте, когда вы были в чулане? Я едва выговариваю: — Да, мэм. — Вам бы доставило какое-нибудь удовольствие увидеть это снова? — О, да; ещё как!

Миссис Бенсон поднимается, подходит к окну, тянет вниз жалюзи, затем направляется к двери и поворачивает в ней ключ. Возвращаясь к креслу, она так высоко задирает своё платье, юбки и сорочку, что выставляет наружу всю себя до середины живота; и садится, откинувшись назад и основательно раздвинув свои бёдра. — Что ж, мой дорогой мальчик, взгляните на это, если желаете. Куда девается моя былая застенчивость. Природа побуждает меня к акту галантности, который несомненно пришёлся бы леди по нраву. Пав на колени, я приклеиваю свои губы к восхитительному пятну, втискиваю свой язык как можно дальше, и сосу это.

Миссис Бенсон поднимается, подходит к окну, тянет вниз жалюзи, затем направляется к двери и поворачивает в ней ключ. Возвращаясь к креслу, она так высоко задирает своё платье, юбки и сорочку, что выставляет наружу всю себя до середины живота; и садится, откинувшись назад и основательно раздвинув свои бёдра. — Что ж, мой дорогой мальчик, взгляните на это, если желаете. Куда девается моя былая застенчивость. Природа побуждает меня к акту галантности, который несомненно пришёлся бы леди по нраву. Пав на колени, я приклеиваю свои губы к восхитительному пятну, втискиваю свой язык как можно дальше, и сосу это.

Весьма отважный поступок: ведь у меня не было сомнения, что мистер Бенсон как раз перед отъездом выеб её два или три раза. Для меня это, однако, совершенно безразлично. Нападение оказывается для леди столь же неожиданным, сколь и восхитительным. Обе её руки помещаются мне на голову и прижимают моё лицо к своему пульсирующего влагалищу. Она явно возбуждена, и не только тем, что я в это время делаю, но и предшествовавшей этому сценой, беседой и уходом за моим дреколом, которому она предалась с таким удовольствием. Она нервозно извивается подо мною своим задом, а я продолжаю жадно облизывать ее сырой и сочный влог. — Ах! ах! дорогой Чарльз, какое изысканное наслаждение вы мне даёте. О! о!

Весьма отважный поступок: ведь у меня не было сомнения, что мистер Бенсон как раз перед отъездом выеб её два или три раза. Для меня это, однако, совершенно безразлично. Нападение оказывается для леди столь же неожиданным, сколь и восхитительным. Обе её руки помещаются мне на голову и прижимают моё лицо к своему пульсирующего влагалищу. Она явно возбуждена, и не только тем, что я в это время делаю, но и предшествовавшей этому сценой, беседой и уходом за моим дреколом, которому она предалась с таким удовольствием. Она нервозно извивается подо мною своим задом, а я продолжаю жадно облизывать ее сырой и сочный влог. — Ах! ах! дорогой Чарльз, какое изысканное наслаждение вы мне даёте. О! о!

И она ещё крепче прижимает моё лицо к зияющим ножнам, и упёршись в то же время в него своим задом, истекает прямо мне …в рот, на мои щёки, подбородок и шею. Её бедра конвульсивно сдавливают мне голову, и через несколько мгновений она затихает. Я же продолжаю вылизывать и глотаю восхитительную сперму, что всё ещё вытекает из неё. Наконец она снова говорит: — Ах! Как же вы милы, Чарльз! И как не полюбить вас за всё это! Но встаньте… Теперь моя очередь дать вам испробовать то изысканное наслаждение, которым вы одарили меня. Я поднимаюсь, а она притягивает меня к себе и даёт мне длинный поцелуй, облизывая свою собственную сперму с моих губ и щёк. — Протолкните-ка свой язык мне в рот, — требует она. И принимается основательно сосать его, в то время как её мягкие руки и нежные пальцы снова ищут, находят и ласкают мой твёрдо стоящий дрекол. Затем она выражает пожелание, чтобы я лёг на полу, подкладывает мне под голову три подушки и, снова задрав все свои юбки, перешагивает через меня, поворачивается спиной ко мне, становится на колени, после чего, наклоняясь вперёд, берёт мой стоящий дрекол себе в рот и в то же самое время так опускает свои ягодицы, что её прелестный влог поднимается и опускается прямо над моим ртом, а подушки, поддерживающие мою голову на соответствующем уровне, располагают к тщательному рассмотрению всего, что теперь предстаёт у меня перед глазами.

И она ещё крепче прижимает моё лицо к зияющим ножнам, и упёршись в то же время в него своим задом, истекает прямо мне …в рот, на мои щёки, подбородок и шею. Её бедра конвульсивно сдавливают мне голову, и через несколько мгновений она затихает. Я же продолжаю вылизывать и глотаю восхитительную сперму, что всё ещё вытекает из неё. Наконец она снова говорит: — Ах! Как же вы милы, Чарльз! И как не полюбить вас за всё это! Но встаньте… Теперь моя очередь дать вам испробовать то изысканное наслаждение, которым вы одарили меня. Я поднимаюсь, а она притягивает меня к себе и даёт мне длинный поцелуй, облизывая свою собственную сперму с моих губ и щёк. — Протолкните-ка свой язык мне в рот, — требует она. И принимается основательно сосать его, в то время как её мягкие руки и нежные пальцы снова ищут, находят и ласкают мой твёрдо стоящий дрекол. Затем она выражает пожелание, чтобы я лёг на полу, подкладывает мне под голову три подушки и, снова задрав все свои юбки, перешагивает через меня, поворачивается спиной ко мне, становится на колени, после чего, наклоняясь вперёд, берёт мой стоящий дрекол себе в рот и в то же самое время так опускает свои ягодицы, что её прелестный влог поднимается и опускается прямо над моим ртом, а подушки, поддерживающие мою голову на соответствующем уровне, располагают к тщательному рассмотрению всего, что теперь предстаёт у меня перед глазами.

И какую обильную массу волос, украшающих её роскошный Венерин бугорок обнаруживаю я, на что не обратил особого внимания, когда только что сосал, — вполне возможно из-за позы, мною занятой. А теперь я нахожу, что она намного более обильней того, что мне виделось из чулана. Когда я прикладываю губы к восхитительному отверстию, то убеждаюсь, насколько же красивы лёгкие шелковистые завитки, взбегающие к её очаровательному розовому заднепроходному отверстию и теряющиеся в щели между ягодицами. Я неистово приникаю к восхитительному разрезу и сосу его, то и дело толкая туда свой язык.

И какую обильную массу волос, украшающих её роскошный Венерин бугорок обнаруживаю я, на что не обратил особого внимания, когда только что сосал, — вполне возможно из-за позы, мною занятой. А теперь я нахожу, что она намного более обильней того, что мне виделось из чулана. Когда я прикладываю губы к восхитительному отверстию, то убеждаюсь, насколько же красивы лёгкие шелковистые завитки, взбегающие к её очаровательному розовому заднепроходному отверстию и теряющиеся в щели между ягодицами. Я неистово приникаю к восхитительному разрезу и сосу его, то и дело толкая туда свой язык.

И мне хорошо видно, как возбужденно дёргаются её ягодицы, а шлёпанье всем её задом по моему лицу наверно доставляет ей немалое удовольствие. Я тоже прихожу в восхитительный экстаз. Её прелестный рот, губы и язык сосут, стискивают и щекочут головку моего возбужденного дрекола, в то время как одна её рука нежно обхватывает и потирает его нижнюю часть, а другая играет с моими шариками. И чем более неистово я сосу её влог, тем сильнее её губы сжимают головку моей затычки, а её язык стремится проникнуть в уретру, доставляя мне почти непосильное восхищение. Эти взаимные усилия вскоре приводят к экстатическому кризису, я выкрикиваю:

И мне хорошо видно, как возбужденно дёргаются её ягодицы, а шлёпанье всем её задом по моему лицу наверно доставляет ей немалое удовольствие. Я тоже прихожу в восхитительный экстаз. Её прелестный рот, губы и язык сосут, стискивают и щекочут головку моего возбужденного дрекола, в то время как одна её рука нежно обхватывает и потирает его нижнюю часть, а другая играет с моими шариками. И чем более неистово я сосу её влог, тем сильнее её губы сжимают головку моей затычки, а её язык стремится проникнуть в уретру, доставляя мне почти непосильное восхищение. Эти взаимные усилия вскоре приводят к экстатическому кризису, я выкрикиваю:

— О, леди! о, дорогая леди! Выпустите меня; я умираю! — Знаю, знаю! — слышу я. — Сейчас кончу. Но она продолжает своё дело, и в момент, когда снова обильным стоком изливается на мой рот и лицо, её собственный розовый рот принимает стремительный поток и моей спермы. Обессиленные и бездыханные мы лежим несколько минут. Затем миссис Бенсон поднимается, отряхивает свои одёжки, помогает мне встать и, обняв меня, любовно прижимает к свой груди, говоря: — Вы отличный парень, я безмерно восхищена вами. И, продолжая держать в своих нежных объятиях, целует меня в рот и глаза, и, овладев моим языком, сладко сосёт его. — Застегните-ка свои брюки, мой дорогой мальчик. После того как я делаю это, жалюзи поднимаются, а дверь отпирается. Мы садимся, я рядом с ней, одну руку обвив вокруг её восхитительной шеи, и другую оставляю сжатой в её руке. — Уверена, — говорит она, — что могу рассчитывать на ваше благоразумие, мой дорогой Чарльз. Держите всё это в глубокой тайне от всех. Ваша мама считает вас ребёнком и не станет ничего подозревать. Я попробую предложить ей, что вам лучше будет спать в маленькой комнате, примыкающей к моей спальне и дверью соединённой с нею. Когда все отправятся спать, я открою эту дверь, и вы придёте и будете спать со мной, а я позволю вам наслаждаться мной точно также, как, вы знаете, делал на днях мистер Бенсон. Вам это придётся по нраву? — О! ещё бы! Я и подумать об этом не смел. Но вы должны также позволить мне опять поцеловать то восхитительное место, которое только что дало мне такое удовольствие. Вы не будете против, мэм? — О, да, мой дорогой мальчик, всякий раз, когда мы сможем быть уверены, что за нами никто н

— О, леди! о, дорогая леди! Выпустите меня; я умираю! — Знаю, знаю! — слышу я. — Сейчас кончу. Но она продолжает своё дело, и в момент, когда снова обильным стоком изливается на мой рот и лицо, её собственный розовый рот принимает стремительный поток и моей спермы. Обессиленные и бездыханные мы лежим несколько минут. Затем миссис Бенсон поднимается, отряхивает свои одёжки, помогает мне встать и, обняв меня, любовно прижимает к свой груди, говоря: — Вы отличный парень, я безмерно восхищена вами. И, продолжая держать в своих нежных объятиях, целует меня в рот и глаза, и, овладев моим языком, сладко сосёт его. — Застегните-ка свои брюки, мой дорогой мальчик. После того как я делаю это, жалюзи поднимаются, а дверь отпирается. Мы садимся, я рядом с ней, одну руку обвив вокруг её восхитительной шеи, и другую оставляю сжатой в её руке. — Уверена, — говорит она, — что могу рассчитывать на ваше благоразумие, мой дорогой Чарльз. Держите всё это в глубокой тайне от всех. Ваша мама считает вас ребёнком и не станет ничего подозревать. Я попробую предложить ей, что вам лучше будет спать в маленькой комнате, примыкающей к моей спальне и дверью соединённой с нею. Когда все отправятся спать, я открою эту дверь, и вы придёте и будете спать со мной, а я позволю вам наслаждаться мной точно также, как, вы знаете, делал на днях мистер Бенсон. Вам это придётся по нраву? — О! ещё бы! Я и подумать об этом не смел. Но вы должны также позволить мне опять поцеловать то восхитительное место, которое только что дало мне такое удовольствие. Вы не будете против, мэм? — О, да, мой дорогой мальчик, всякий раз, когда мы сможем быть уверены, что за нами никто н

е наблюдает. Но мне следует внушить вам, чтобы вы никогда не смели фамильярно обращаться со мной в чьём-либо присутствии, не вздумали держаться со мной слишком свободно, если я сама не приглашаю вас к этому. Я вовсе не желаю, чтобы нечто подобное привлекло внимание и привело к нашему обнаружению, а это сразу положит конец тому, что, я полагаю, должно быть связью, доставляющей наслаждение вам, а в равной мере и мне.

е наблюдает. Но мне следует внушить вам, чтобы вы никогда не смели фамильярно обращаться со мной в чьём-либо присутствии, не вздумали держаться со мной слишком свободно, если я сама не приглашаю вас к этому. Я вовсе не желаю, чтобы нечто подобное привлекло внимание и привело к нашему обнаружению, а это сразу положит конец тому, что, я полагаю, должно быть связью, доставляющей наслаждение вам, а в равной мере и мне.

Я, конечно, обещаю самое совершенное повиновение её довольно благоразумным указаниям. Лёд сломан, и мы, вроде бы, можем позволить себе общаться без всяких церемоний. Я становлюсь снова очень возбужденным, и рад был бы сразу же попробовать снова отсосать и отъебать её, но она остаётся непреклонной и говорит мне: — Вы только испортите удовольствие, которое нас ожидает позже, когда мы окажемся в кровати. Так в её очаровательном обществе подобно часу проходит день. К обеду карета привозит маму и сопровождающих её лиц. Мама выражает надежду, я вёл себя хорошо и был внимателен к миссис Бенсон в её отсутствии. Та отвечает: — Ничего не могло быть лучше… Он показал себя весьма образцовым юношей — настолько был кроток и послушен. После обеда моя мать, ссылаясь на признаки лихорадки, находит, что простудилась. Миссис Бенсон убеждает её пойти отдохнуть в постели и сопровождает её, а, оказавшись у неё в комнате, очевидно сразу же замечает мою кроватку и, воспользовавшись случаем, предлагает: — А не будет ли лучше передвинуть её в ту маленькую комнатку, что рядом с моей? И вам было бы намного спокойней. Ведь, наверное, когда он укладывается в постель, то причиняет вам известное беспокойство. Это было сказано в такой естественной невинной манере, что ни у мамы, ни у кого-нибудь ещё не возникло ни малейшего подозрения. Мам, правда, только пробует возразить: — Но он рано встаёт. А вдруг он станет шуметь и потревожит вас? Ведь ваша комната рядом. — О, нет! Меня не так-то легко потревожить! Да и он так хорошо вёл себя весь день, что я уверена, если скажу ему быть утром потише, он не преминет так и сделать. Так что всё улаживается, и моя кровать тут же переставляется в маленькую комнату.

Я, конечно, обещаю самое совершенное повиновение её довольно благоразумным указаниям. Лёд сломан, и мы, вроде бы, можем позволить себе общаться без всяких церемоний. Я становлюсь снова очень возбужденным, и рад был бы сразу же попробовать снова отсосать и отъебать её, но она остаётся непреклонной и говорит мне: — Вы только испортите удовольствие, которое нас ожидает позже, когда мы окажемся в кровати. Так в её очаровательном обществе подобно часу проходит день. К обеду карета привозит маму и сопровождающих её лиц. Мама выражает надежду, я вёл себя хорошо и был внимателен к миссис Бенсон в её отсутствии. Та отвечает: — Ничего не могло быть лучше… Он показал себя весьма образцовым юношей — настолько был кроток и послушен. После обеда моя мать, ссылаясь на признаки лихорадки, находит, что простудилась. Миссис Бенсон убеждает её пойти отдохнуть в постели и сопровождает её, а, оказавшись у неё в комнате, очевидно сразу же замечает мою кроватку и, воспользовавшись случаем, предлагает: — А не будет ли лучше передвинуть её в ту маленькую комнатку, что рядом с моей? И вам было бы намного спокойней. Ведь, наверное, когда он укладывается в постель, то причиняет вам известное беспокойство. Это было сказано в такой естественной невинной манере, что ни у мамы, ни у кого-нибудь ещё не возникло ни малейшего подозрения. Мам, правда, только пробует возразить: — Но он рано встаёт. А вдруг он станет шуметь и потревожит вас? Ведь ваша комната рядом. — О, нет! Меня не так-то легко потревожить! Да и он так хорошо вёл себя весь день, что я уверена, если скажу ему быть утром потише, он не преминет так и сделать. Так что всё улаживается, и моя кровать тут же переставляется в маленькую комнату.

Не знаю, что подумала об этом мисс Ивлин; во всяком случае, она не сделала никакого замечания… И вот я отправляюсь спать. Причём довольно рано. Легко представить себе, что как раз спать я вовсе не собираюсь. Часы пробивают один за другим, а моя любезная инструкторша не объявляется. Воспоминание обо всех её прелестях неотступно всплывает перед моим мысленным взором, и я страстно желаю ещё раз метнуть свой язык в её влажный и сочный влог, а так же испробовать новый метод, который бы приобщил меня к настоящим тайнам Венеры.

Не знаю, что подумала об этом мисс Ивлин; во всяком случае, она не сделала никакого замечания… И вот я отправляюсь спать. Причём довольно рано. Легко представить себе, что как раз спать я вовсе не собираюсь. Часы пробивают один за другим, а моя любезная инструкторша не объявляется. Воспоминание обо всех её прелестях неотступно всплывает перед моим мысленным взором, и я страстно желаю ещё раз метнуть свой язык в её влажный и сочный влог, а так же испробовать новый метод, который бы приобщил меня к настоящим тайнам Венеры.

Длительная задержка с её прибытием здорово лихорадит меня. Я мечусь и ворочаюсь в постели; мой дрекол пульсирует так, что чуть ли не разрывается. К счастью, я никогда не тёр себя, не занимался онанизмом, и этот способ никогда не привлекал меня. Возможно, неспособным к наслаждению такого рода экстазами меня сделала моя прелестная благодетельница, так очаровавшая меня. Наконец, до меня доносятся голоса и шаги на лестнице. Миссис Бенсон желает мисс Ивлин доброй ночи, и в следующую минуту её дверь открывается, опять закрывается, а в замке поворачивается ключ.

Длительная задержка с её прибытием здорово лихорадит меня. Я мечусь и ворочаюсь в постели; мой дрекол пульсирует так, что чуть ли не разрывается. К счастью, я никогда не тёр себя, не занимался онанизмом, и этот способ никогда не привлекал меня. Возможно, неспособным к наслаждению такого рода экстазами меня сделала моя прелестная благодетельница, так очаровавшая меня. Наконец, до меня доносятся голоса и шаги на лестнице. Миссис Бенсон желает мисс Ивлин доброй ночи, и в следующую минуту её дверь открывается, опять закрывается, а в замке поворачивается ключ.

Я принимаю такую же меру предосторожности со своей дверью. Мне слышно, как она пользуется ночным горшком… И вот она открывает мою дверь и сразу же подходит к краю моей кровати. Увидев меня бодрствующим и здорово покрасневшим, она целует меня и шепчет: — Вы не спали, Чарльз? — Нет, мэм, — отвечаю я таким же приглушённым голосом, — не смог заснуть. — Почему же, мальчик …дорогой? — Потому что собирался спать с вами. Её губы прижимаются к моим, а её мягкая рука просовывается под одежду, разыскивает и ласкает мой решительно восставший дрекол — твёрдый, словно из железа. — Бедный мальчик, небось, настрадались. Давно он в таком состоянии? — Весь вечер, мэм, я только и думал, почему вы так долго не приходите.

Я принимаю такую же меру предосторожности со своей дверью. Мне слышно, как она пользуется ночным горшком… И вот она открывает мою дверь и сразу же подходит к краю моей кровати. Увидев меня бодрствующим и здорово покрасневшим, она целует меня и шепчет: — Вы не спали, Чарльз? — Нет, мэм, — отвечаю я таким же приглушённым голосом, — не смог заснуть. — Почему же, мальчик …дорогой? — Потому что собирался спать с вами. Её губы прижимаются к моим, а её мягкая рука просовывается под одежду, разыскивает и ласкает мой решительно восставший дрекол — твёрдый, словно из железа. — Бедный мальчик, небось, настрадались. Давно он в таком состоянии? — Весь вечер, мэм, я только и думал, почему вы так долго не приходите.

— Да, Чарльз, я не могла прийти скорее, не вызвав подозрения — мне казалось, что мисс Ивлин что-то может заподозрить, так что я симулировала нежелание идти спать; и даже когда она проявила очевидные признаки сонливости после своей длительной поездки, я принялась вышучивать её по этому поводу и упросила ещё малость посидеть со мной, пока, наконец, она больше не смогла выдерживать, и не попросила меня позволять ей удалиться. Я нехотя уступила, так что, уверена, она теперь полностью сбита с какого-либо следа на наш счёт. Ведь разве может кто-нибудь предполагать, что мне просто не терпелось нагрянуть сюда? Я пойду побыстрее разденусь, а затем сделаю всё от меня зависящее, чтобы освободить вас от этой болезненной окоченелости. Вставайте, затворите эту дверь и идите в мою постель… — Почему в вашу? Разве здесь нельзя? А дверь я уже запер.

— Да, Чарльз, я не могла прийти скорее, не вызвав подозрения — мне казалось, что мисс Ивлин что-то может заподозрить, так что я симулировала нежелание идти спать; и даже когда она проявила очевидные признаки сонливости после своей длительной поездки, я принялась вышучивать её по этому поводу и упросила ещё малость посидеть со мной, пока, наконец, она больше не смогла выдерживать, и не попросила меня позволять ей удалиться. Я нехотя уступила, так что, уверена, она теперь полностью сбита с какого-либо следа на наш счёт. Ведь разве может кто-нибудь предполагать, что мне просто не терпелось нагрянуть сюда? Я пойду побыстрее разденусь, а затем сделаю всё от меня зависящее, чтобы освободить вас от этой болезненной окоченелости. Вставайте, затворите эту дверь и идите в мою постель… — Почему в вашу? Разве здесь нельзя? А дверь я уже запер.

— В моей комнате двери изнутри обиты сукном, и мы будем там в уверенности, что нас никто даже случайно не услышит. Я подчиняюсь, а она начинает раздеваться. Каждая деталь её очаровательного туалета пожирается моими жадными глазами. Её гладкие, глянцевые и густые волосы, уложенные в косы, аккуратно закреплены симпатичными голубыми лентами под кокетливым кружевным чепчиком. Её ночная сорочка из прекраснейшего, почти прозрачного батиста обрамлена прелестной ажурной строчкой. Она выглядит божественно.

— В моей комнате двери изнутри обиты сукном, и мы будем там в уверенности, что нас никто даже случайно не услышит. Я подчиняюсь, а она начинает раздеваться. Каждая деталь её очаровательного туалета пожирается моими жадными глазами. Её гладкие, глянцевые и густые волосы, уложенные в косы, аккуратно закреплены симпатичными голубыми лентами под кокетливым кружевным чепчиком. Её ночная сорочка из прекраснейшего, почти прозрачного батиста обрамлена прелестной ажурной строчкой. Она выглядит божественно.

Удобные панталоны содержат в себе следы аромата того специфического свойства, который вообще так свойственен запахам особ наиболее соблазнительных женщин. Ещё одно мгновение, и она в кровати, сжимая меня в своих объятиях. — Теперь, Чарльз, вам надо стать хорошим мальчиком, не делать никакого шума, и позволить мне преподать вам первый урок любви. Видите, я ложусь на спину, причём таким образом, чтобы вы поместились своими коленями между моими раздвинутыми бёдрами.

Удобные панталоны содержат в себе следы аромата того специфического свойства, который вообще так свойственен запахам особ наиболее соблазнительных женщин. Ещё одно мгновение, и она в кровати, сжимая меня в своих объятиях. — Теперь, Чарльз, вам надо стать хорошим мальчиком, не делать никакого шума, и позволить мне преподать вам первый урок любви. Видите, я ложусь на спину, причём таким образом, чтобы вы поместились своими коленями между моими раздвинутыми бёдрами.

Я взбираюсь на её прелестный гладкий и белый живот и прижимаюсь к волосам на её бугорке. — Вот так-то, прелестно. — Теперь позвольте мне ухватиться за ваш драгоценный инструмент, а сами лягте-ка на меня. Своими длинными, с острыми ногтями пальцами она берётся за мой дрекол — я дрожу всеми конечностями и испытываю почти болезненное возбуждение. Но ещё более восхитительное ощущение охватывает меня, когда я чувствую, как мой ошкуренный шкворень вставляется между гладкими тёплыми маслянистыми складками влагалища леди — я поддаю, но первый же толчок возносит меня так, что я тотчас оказываюсь в обмороке. Когда я наконец-то прихожу в себя, я всё ещё лежу у неё на животе, заключённый в её

Я взбираюсь на её прелестный гладкий и белый живот и прижимаюсь к волосам на её бугорке. — Вот так-то, прелестно. — Теперь позвольте мне ухватиться за ваш драгоценный инструмент, а сами лягте-ка на меня. Своими длинными, с острыми ногтями пальцами она берётся за мой дрекол — я дрожу всеми конечностями и испытываю почти болезненное возбуждение. Но ещё более восхитительное ощущение охватывает меня, когда я чувствую, как мой ошкуренный шкворень вставляется между гладкими тёплыми маслянистыми складками влагалища леди — я поддаю, но первый же толчок возносит меня так, что я тотчас оказываюсь в обмороке. Когда я наконец-то прихожу в себя, я всё ещё лежу у неё на животе, заключённый в её

восхитительных объятиях, с дреколом, по стручки вложенным в её влагалище, восхитительно, самым восторженным способом подрагивающим каждой складкой и сжимающим, прищемляющим его, который почти ничего не утратил из своей былой твёрдости. Едва мои глаза начинают различать её черты, я вижу, какая широкая улыбка играет на губах моей милой партнёрши. — Вы жуткий мошенник, — шепчет она, — наградили меня ребёночком! Что заставило вас так скоро разрядиться, да в таком количестве? Вам понравилось это? — Ах, дражайшая мадам, я был на небесах! Уверен — какой ещё восторг может быть больше того, что вы дали мне! — Но вы пока что не сведущи во всём, что следует делать. А ведь гораздо большая степень удовольствие может быть обеспечена обоюдными усилиями! Потихонечку подвигайте своим инструментом туда и сюда… Вот так…Восхитительно! Но не столь быстро… Хорошо, вот славненько!

восхитительных объятиях, с дреколом, по стручки вложенным в её влагалище, восхитительно, самым восторженным способом подрагивающим каждой складкой и сжимающим, прищемляющим его, который почти ничего не утратил из своей былой твёрдости. Едва мои глаза начинают различать её черты, я вижу, какая широкая улыбка играет на губах моей милой партнёрши. — Вы жуткий мошенник, — шепчет она, — наградили меня ребёночком! Что заставило вас так скоро разрядиться, да в таком количестве? Вам понравилось это? — Ах, дражайшая мадам, я был на небесах! Уверен — какой ещё восторг может быть больше того, что вы дали мне! — Но вы пока что не сведущи во всём, что следует делать. А ведь гораздо большая степень удовольствие может быть обеспечена обоюдными усилиями! Потихонечку подвигайте своим инструментом туда и сюда… Вот так…Восхитительно! Но не столь быстро… Хорошо, вот славненько!

И она задвигалась в унисон со мной, встречая каждый медленный тычок равным движением вверх, и восхитительно сжимая мой дрекол, когда тот отступал чтобы таким же образом встретить последующие толчки. О! какое же это исступление! Мой дрекол, раздутый до предельных размеров, кажется, заполняет всю её восхитительную вагину, которая, несмотря на то что была просторной, судя по тому как легко вмещала толстый дрекол мистера Бенсона, производит впечатление достаточно суженной, чтобы туго охватить своими гладкими и скользкими складками мой твёрдый, делающий ритмические выпады дрекол. Так мы и продолжаем: я пихаюсь в неё, а она подбрасывает свою прелестную задницу, чтобы встретить меня. Мои руки снуют повсюду, а мой рот сосёт её губы и язык или странствует по её мясистым грудям, сося их крошечные соски. Действительно схватка эта получается долгой, и продляется наставлениями миссис Бенсон. Чрезвычайно довольная этим, она поощряет меня всякого рода внушающими любовь эпитетами и сладострастнейшими манёврами. Я почти вне себя. Сознание, что я толкаю свою сокровенную часть тела в такую же часть женской особи, которая считается таким священным лакомством, заставляет меня испытывать ещё более восхитительное наслаждение. Возбуждённый интенсивностью своего чувства, я наконец ускоряю свой темп. Моя очаровательная партнёрша делает то же самое, и мы вместе истекаем обильнейшем и восхитительным опоражниванием.

И она задвигалась в унисон со мной, встречая каждый медленный тычок равным движением вверх, и восхитительно сжимая мой дрекол, когда тот отступал чтобы таким же образом встретить последующие толчки. О! какое же это исступление! Мой дрекол, раздутый до предельных размеров, кажется, заполняет всю её восхитительную вагину, которая, несмотря на то что была просторной, судя по тому как легко вмещала толстый дрекол мистера Бенсона, производит впечатление достаточно суженной, чтобы туго охватить своими гладкими и скользкими складками мой твёрдый, делающий ритмические выпады дрекол. Так мы и продолжаем: я пихаюсь в неё, а она подбрасывает свою прелестную задницу, чтобы встретить меня. Мои руки снуют повсюду, а мой рот сосёт её губы и язык или странствует по её мясистым грудям, сося их крошечные соски. Действительно схватка эта получается долгой, и продляется наставлениями миссис Бенсон. Чрезвычайно довольная этим, она поощряет меня всякого рода внушающими любовь эпитетами и сладострастнейшими манёврами. Я почти вне себя. Сознание, что я толкаю свою сокровенную часть тела в такую же часть женской особи, которая считается таким священным лакомством, заставляет меня испытывать ещё более восхитительное наслаждение. Возбуждённый интенсивностью своего чувства, я наконец ускоряю свой темп. Моя очаровательная партнёрша делает то же самое, и мы вместе истекаем обильнейшем и восхитительным опоражниванием.

Хотя я сохраняю достаточную упругость, чтобы удерживать его там, где он находится, миссис Бенсон не позволяет продолжиться соединению с нею и заставляет меня выйти, предложив: — Поспите-ка, хороший мой мальчик. А утром я дам вам добавочный урок… Да и я сама расположена вздремнуть. Найдя её непреклонной в этом пункте, я понимаю, что мне следует последовать её примеру и, наконец, падаю, сражённый крепким сном.

Хотя я сохраняю достаточную упругость, чтобы удерживать его там, где он находится, миссис Бенсон не позволяет продолжиться соединению с нею и заставляет меня выйти, предложив: — Поспите-ка, хороший мой мальчик. А утром я дам вам добавочный урок… Да и я сама расположена вздремнуть. Найдя её непреклонной в этом пункте, я понимаю, что мне следует последовать её примеру и, наконец, падаю, сражённый крепким сном.

Было наверно приблизительно пять утра, довольно светло для этого времени года, когда я просыпаюсь и обнаруживаю, что лежу не в своей собственной кроватке, как обычно, а в другой и в моих объятиях тело очаровательной женщины, большой пухлый гладкий зад которой покоится на моих коленях, прижатый к моим бёдрам и животу. Свой дротик я нахожу уже в необузданном трепещущем состоянии и сразу начинаю протискивать его между восхитительных щёк её огромного зада в поисках ножен, в коих он восхитительно провёл предшествующую часть ночи. Спит ли миссис Бенсон, я не знаю, но склонен думать, что это и на самом деле так… Но ногу механически приподнимает. Я крепко прижимаю свой дрекол к её роскошному телу, зная уже, что вход в храм удовольствия, столь очаровавший меня накануне ночью, спрятан где-то в этом направлении. Встретив больше трудностей, чем ожидал, я тем не менее начиню проникать внутрь, хотя отверстие оказывается намного более узким чем предыдущим вечером.

Было наверно приблизительно пять утра, довольно светло для этого времени года, когда я просыпаюсь и обнаруживаю, что лежу не в своей собственной кроватке, как обычно, а в другой и в моих объятиях тело очаровательной женщины, большой пухлый гладкий зад которой покоится на моих коленях, прижатый к моим бёдрам и животу. Свой дротик я нахожу уже в необузданном трепещущем состоянии и сразу начинаю протискивать его между восхитительных щёк её огромного зада в поисках ножен, в коих он восхитительно провёл предшествующую часть ночи. Спит ли миссис Бенсон, я не знаю, но склонен думать, что это и на самом деле так… Но ногу механически приподнимает. Я крепко прижимаю свой дрекол к её роскошному телу, зная уже, что вход в храм удовольствия, столь очаровавший меня накануне ночью, спрятан где-то в этом направлении. Встретив больше трудностей, чем ожидал, я тем не менее начиню проникать внутрь, хотя отверстие оказывается намного более узким чем предыдущим вечером.

Возбуждённый трудностями входа, я крепко сжимаю леди вокруг талии и с силою пихаю, настойчиво продвигаясь вперёд. И вот чувствую, как складки уступают железной твёрдости моего дротика, и тот явно втискивается в эти почему-то сейчас чрезвычайно тесные для меня ножны. Я просовываю вниз свою руку, чтобы немного забрать назад свой дрекол и облегчить дальнейший вход. И вы можете вообразить моё удивление, когда, совершая это, я обнаруживаю, что оказался у леди в заднепроходном отверстии, а не в её влагалище. Это сразу объясняет трудность входа

Возбуждённый трудностями входа, я крепко сжимаю леди вокруг талии и с силою пихаю, настойчиво продвигаясь вперёд. И вот чувствую, как складки уступают железной твёрдости моего дротика, и тот явно втискивается в эти почему-то сейчас чрезвычайно тесные для меня ножны. Я просовываю вниз свою руку, чтобы немного забрать назад свой дрекол и облегчить дальнейший вход. И вы можете вообразить моё удивление, когда, совершая это, я обнаруживаю, что оказался у леди в заднепроходном отверстии, а не в её влагалище. Это сразу объясняет трудность входа

. И я собираюсь, было, извлечь его и поместить в более пристойное отверстие, когда конвульсивное давление сфинктера и складок на более чувствительную верхнюю половину моего дрекола вызывает у меня такое изящное удовлетворение, такое восхищение, какое кажется более напряженным и более захватывающим, чем предыдущее впечатление от влога, так что я не в силах противиться искушению продлить эксперимент до его конца. Поэтому, всунув свои два пальца ей во влог, я энергично подаю животом вперёд и полностью вкладываю свой дротик в ножны её заднепроходного отверстия. Миссис Бенсон при этом просыпается и восклицает: — Силы небесные! Фред, безжалостный! Вы делаете мне больно. Мне бы хотелось, чтобы …вы удовольствовались моим передком, иначе завтра я неспособна буду ходить. Вы же знаете, какой эффект это всегда имеет. Ну почему же вы так необычно жестоки? Но раз уж вы там, успокойтесь немного, но в то же время не переставайте дрочить меня своими пальцами, ибо вам известно, какое большое удовольствие мне это доставляет.

. И я собираюсь, было, извлечь его и поместить в более пристойное отверстие, когда конвульсивное давление сфинктера и складок на более чувствительную верхнюю половину моего дрекола вызывает у меня такое изящное удовлетворение, такое восхищение, какое кажется более напряженным и более захватывающим, чем предыдущее впечатление от влога, так что я не в силах противиться искушению продлить эксперимент до его конца. Поэтому, всунув свои два пальца ей во влог, я энергично подаю животом вперёд и полностью вкладываю свой дротик в ножны её заднепроходного отверстия. Миссис Бенсон при этом просыпается и восклицает: — Силы небесные! Фред, безжалостный! Вы делаете мне больно. Мне бы хотелось, чтобы …вы удовольствовались моим передком, иначе завтра я неспособна буду ходить. Вы же знаете, какой эффект это всегда имеет. Ну почему же вы так необычно жестоки? Но раз уж вы там, успокойтесь немного, но в то же время не переставайте дрочить меня своими пальцами, ибо вам известно, какое большое удовольствие мне это доставляет.

Она называет меня Фредом! Что она может подумать? Я, однако, в слишком приятном расположении, чтобы размышлять о чём-нибудь, но поскольку теперь погружен в её заднепрходное отверстие, то в течение нескольких минут тихо лежу, — ведь она это просит. Но когда её жалобы смолкают, и я чувствую лёгкое возвратно-поступательное движение, я также возобновляю движение в ней, не переставая в то же самое время работать своими двумя пальцами в её влоге. И она, к этому времени совсем очнувшись от сна, узнаёт, кто с ней в одной постели. — Что такое, Чарльз? — восклицает она. — Вы понимаете, где вы? — Не знаю. Что-то сделал не так? — Действительно не так! Ну надо же, заднепроходное отверстие у леди ни в коем случае не предназначается для хуя! Как вы додумались вставить его туда? — Не могу сказать; это получилось ненамеренно. Я думал, что вхожу в то же самое восхитительное место, где был в последний раз ночью. И всё это время двигаю своим дреколом туда и обратно в одной скважине, а пальцами работаю совсем в другой. Плотность ножен вокруг моего дротика восхитительна вне какого бы то ни было постижения, и, насколько я могу судить, от того как леди ведёт себя, ей это нравится не меньше, чем мне. Во всяком случае, она разрешает мне продолжать, пока у меня не наступает восхитительное опоражнивание; а сама она не разряжается на всю мою руку. Когда же схватка заканчивается, она выпрыгивает из постели, направляется к тазу и губкой очищает себя. После чего говорит: — Мой дорогой мальчик, лучше вам подойти и также помыться; и озаботьтесь тем, чтобы больше снова не впадать в такого рода ошибку, поскольку это иногда ведёт к неприятным последствиям.

Она называет меня Фредом! Что она может подумать? Я, однако, в слишком приятном расположении, чтобы размышлять о чём-нибудь, но поскольку теперь погружен в её заднепрходное отверстие, то в течение нескольких минут тихо лежу, — ведь она это просит. Но когда её жалобы смолкают, и я чувствую лёгкое возвратно-поступательное движение, я также возобновляю движение в ней, не переставая в то же самое время работать своими двумя пальцами в её влоге. И она, к этому времени совсем очнувшись от сна, узнаёт, кто с ней в одной постели. — Что такое, Чарльз? — восклицает она. — Вы понимаете, где вы? — Не знаю. Что-то сделал не так? — Действительно не так! Ну надо же, заднепроходное отверстие у леди ни в коем случае не предназначается для хуя! Как вы додумались вставить его туда? — Не могу сказать; это получилось ненамеренно. Я думал, что вхожу в то же самое восхитительное место, где был в последний раз ночью. И всё это время двигаю своим дреколом туда и обратно в одной скважине, а пальцами работаю совсем в другой. Плотность ножен вокруг моего дротика восхитительна вне какого бы то ни было постижения, и, насколько я могу судить, от того как леди ведёт себя, ей это нравится не меньше, чем мне. Во всяком случае, она разрешает мне продолжать, пока у меня не наступает восхитительное опоражнивание; а сама она не разряжается на всю мою руку. Когда же схватка заканчивается, она выпрыгивает из постели, направляется к тазу и губкой очищает себя. После чего говорит: — Мой дорогой мальчик, лучше вам подойти и также помыться; и озаботьтесь тем, чтобы больше снова не впадать в такого рода ошибку, поскольку это иногда ведёт к неприятным последствиям.

В комнате светло словно днём, и моя хозяйка выглядит настолько очаровательной в своей почти прозрачной ночной сорочке из батиста, что я отваживаюсь попросить: — Позвольте мне увидеть вас совсем обнажённой, во всей великолепной красоте ваших форм. — Пожалуйста! — тут же соглашается она.

В комнате светло словно днём, и моя хозяйка выглядит настолько очаровательной в своей почти прозрачной ночной сорочке из батиста, что я отваживаюсь попросить: — Позвольте мне увидеть вас совсем обнажённой, во всей великолепной красоте ваших форм. — Пожалуйста! — тут же соглашается она.

Но удовлетворив мою просьбу, со смехом стаскивает рубашку и с меня, говоря: — Мне также хочется иметь удовольствие не только от лицезрения ваших многообещающих юных прелестей, но и от того, чтобы обнять вашу милую фигуру, освобожденную от всей лишней одежды. Мы сжимаем друг друга в восхитительнейших объятиях, а затем моя прекрасная и привлекательная партнёрша позволяет мне повертеть её во всех направлениях, чтобы видеть, восхититься и пожирать глазами все прелести её обладающего совершенными формами тела. — О! Как же вы очаровательны!

Но удовлетворив мою просьбу, со смехом стаскивает рубашку и с меня, говоря: — Мне также хочется иметь удовольствие не только от лицезрения ваших многообещающих юных прелестей, но и от того, чтобы обнять вашу милую фигуру, освобожденную от всей лишней одежды. Мы сжимаем друг друга в восхитительнейших объятиях, а затем моя прекрасная и привлекательная партнёрша позволяет мне повертеть её во всех направлениях, чтобы видеть, восхититься и пожирать глазами все прелести её обладающего совершенными формами тела. — О! Как же вы очаровательны!

Она действительно красива — в плечах и груди широка, зато шея низкая, без какой бы то ни было видимости шейного позвонка; твёрдые малыши, округлые и торчащие в стороны, с самыми что ни на есть изящными розовыми сосками, не очень-то развитыми; совершенная талия, — узкая, как и следовало ожидать, с изумительными выпуклыми бёдрами, и безмерным задом — не пропорционально большим, но ох, насколько очаровательным. А её живот, так соблазнительно выпяченный, в самом низу переходящий в бросающийся в глаза прекрасный венерин холм, покрытый обильными зарослями шелковистых и слегка вьющихся волос! Затем вход в грот Венеры с такими восхитительными вздувшимися губами, розовыми, но обрамлёнными с каждой стороны ещё более густыми волосами.

Она действительно красива — в плечах и груди широка, зато шея низкая, без какой бы то ни было видимости шейного позвонка; твёрдые малыши, округлые и торчащие в стороны, с самыми что ни на есть изящными розовыми сосками, не очень-то развитыми; совершенная талия, — узкая, как и следовало ожидать, с изумительными выпуклыми бёдрами, и безмерным задом — не пропорционально большим, но ох, насколько очаровательным. А её живот, так соблазнительно выпяченный, в самом низу переходящий в бросающийся в глаза прекрасный венерин холм, покрытый обильными зарослями шелковистых и слегка вьющихся волос! Затем вход в грот Венеры с такими восхитительными вздувшимися губами, розовыми, но обрамлёнными с каждой стороны ещё более густыми волосами.

Ведь не так уж часто случается у женщин, чтобы они в достаточном количестве были украшены пучками вокруг, а ведь это так красиво, когда у очаровательной и совершенной женщины они продолжаются в красивых завиточках не только вниз, но и вокруг её прелестного розовой и морщинистой дырочки в заднице, наслаждение от которой я уже в этом младенчестве моего любовного образования испытал и познал, какое это удовольствие. А насколько красивы и изящны её удлиненные ноги, поднимающиеся вверх от точёных лодыжек и крошечных ступней. Кожа у неё бела как молоко, чиста и гладка. В моих юных глазах она выглядит совершенной богиней красоты.

Ведь не так уж часто случается у женщин, чтобы они в достаточном количестве были украшены пучками вокруг, а ведь это так красиво, когда у очаровательной и совершенной женщины они продолжаются в красивых завиточках не только вниз, но и вокруг её прелестного розовой и морщинистой дырочки в заднице, наслаждение от которой я уже в этом младенчестве моего любовного образования испытал и познал, какое это удовольствие. А насколько красивы и изящны её удлиненные ноги, поднимающиеся вверх от точёных лодыжек и крошечных ступней. Кожа у неё бела как молоко, чиста и гладка. В моих юных глазах она выглядит совершенной богиней красоты.

Даже потом, прожив немало лет, я не мог вспомнить никого, кто в целом бы превзошёл её, хотя мне встречались многие в чём-то несравненно красивые — у кого-то это была грудь, у кого-то — осанка, у кого-то — венерин бугорок и задница одновременно, у кого-то — ноги и бёдра; но у этого божественного существа ничего этого не заметно, когда она в одежде, но раздетая демонстрирует совершенно во всех частях своего тела, также красивых как и лицо — ласковая и чувственная по своей природе, с очаровательнейшим изяществом принимающаяся посвящать меня во все любовные мистерии и помогающая мне словами выражать вожделённые чувства.

Даже потом, прожив немало лет, я не мог вспомнить никого, кто в целом бы превзошёл её, хотя мне встречались многие в чём-то несравненно красивые — у кого-то это была грудь, у кого-то — осанка, у кого-то — венерин бугорок и задница одновременно, у кого-то — ноги и бёдра; но у этого божественного существа ничего этого не заметно, когда она в одежде, но раздетая демонстрирует совершенно во всех частях своего тела, также красивых как и лицо — ласковая и чувственная по своей природе, с очаровательнейшим изяществом принимающаяся посвящать меня во все любовные мистерии и помогающая мне словами выражать вожделённые чувства.

Мы ласкаем друг друга с таким взаимным удовольствием, что природа вскоре побуждает нас к более близкому и активному соединению наших тел. Нежно обнимая друг друга, мы приближаемся к кровати и, будучи одинаково возбужденными, бросаемся на неё, не прерывая изящного контакта нашей обнажённой плоти, и наслаждаемся длинной — длинной любовной схваткой, в которой моя очаровательнейшая партнёрша показывает разнообразные способы любовного удовольствия.

Мы ласкаем друг друга с таким взаимным удовольствием, что природа вскоре побуждает нас к более близкому и активному соединению наших тел. Нежно обнимая друг друга, мы приближаемся к кровати и, будучи одинаково возбужденными, бросаемся на неё, не прерывая изящного контакта нашей обнажённой плоти, и наслаждаемся длинной — длинной любовной схваткой, в которой моя очаровательнейшая партнёрша показывает разнообразные способы любовного удовольствия.

Никогда не забуду я роскошь тех объятий. Она обуздывает мою естественную склонность сразу же устремиться к финишу. Так что, я думаю, мы наслаждаемся восторгами этих объятий не менее получаса, прежде чем наступает величественный финал, в котором моя активная партнёрша демонстрирует необыкновенную гибкость своего восхитительного тела: забросив свои ноги мне на спину, подталкивает своими пятками вперёд мой зад и поднимает и опускает свой собственный в унисон с каждым толчком моего ужасно окостеневшего дрекола, который, казалось, раздувается и становится толще и тяжелее чем когда-либо. При отступлении после каждого толчка её влог, казалось, прихватывает мой дрекол с силой, равной паре щипцов. Экстатический момент для нас наступает в одно и то же время, и оба мы, как ни странно, с восхищением кричим; моя пылкая хозяйка яростно кусает мне плечо, так что проступает кровь; но я не ощущаю этого — я нахожусь на седьмом небе от восхищения и долгое время лежу почти без чувств на её прелестном теле, сжатый в её любовных объятиях. Но вот мы приходим в себя. — О, мой возлюбленный мальчик, — признаётся она, — никогда, никогда, я не испытывала такого наслаждения. Вы — совершенный ангел! Боюсь только, что полюблю вас слишком сильно. Мы поворачивамся на бок, не удаляя драгоценный инструмент, служащий источником нашего наслаждения, и прекрасная подруга щебечет, восхищая меня своею весёлостью. Мой дрекол ещё раз раздувается, и я хочу, было, уже насладиться еблей в той необычной позиции, в которой мы лежим; но моя прекрасная подруга говорит: — Так нельзя, мой дорогой Чарльз, меня беспокоит ваше здоровье. Вы уже сделали больше, чем можно позволить себе в вашем возрасте… Вам следует встать и отправиться к себе в постель, чтобы сном поправить свои силы. — Но почувствуйте, насколько я силён.

Никогда не забуду я роскошь тех объятий. Она обуздывает мою естественную склонность сразу же устремиться к финишу. Так что, я думаю, мы наслаждаемся восторгами этих объятий не менее получаса, прежде чем наступает величественный финал, в котором моя активная партнёрша демонстрирует необыкновенную гибкость своего восхитительного тела: забросив свои ноги мне на спину, подталкивает своими пятками вперёд мой зад и поднимает и опускает свой собственный в унисон с каждым толчком моего ужасно окостеневшего дрекола, который, казалось, раздувается и становится толще и тяжелее чем когда-либо. При отступлении после каждого толчка её влог, казалось, прихватывает мой дрекол с силой, равной паре щипцов. Экстатический момент для нас наступает в одно и то же время, и оба мы, как ни странно, с восхищением кричим; моя пылкая хозяйка яростно кусает мне плечо, так что проступает кровь; но я не ощущаю этого — я нахожусь на седьмом небе от восхищения и долгое время лежу почти без чувств на её прелестном теле, сжатый в её любовных объятиях. Но вот мы приходим в себя. — О, мой возлюбленный мальчик, — признаётся она, — никогда, никогда, я не испытывала такого наслаждения. Вы — совершенный ангел! Боюсь только, что полюблю вас слишком сильно. Мы поворачивамся на бок, не удаляя драгоценный инструмент, служащий источником нашего наслаждения, и прекрасная подруга щебечет, восхищая меня своею весёлостью. Мой дрекол ещё раз раздувается, и я хочу, было, уже насладиться еблей в той необычной позиции, в которой мы лежим; но моя прекрасная подруга говорит: — Так нельзя, мой дорогой Чарльз, меня беспокоит ваше здоровье. Вы уже сделали больше, чем можно позволить себе в вашем возрасте… Вам следует встать и отправиться к себе в постель, чтобы сном поправить свои силы. — Но почувствуйте, насколько я силён.

И я усиленно толкаю в её пылающих и хорошо увлажненных ножнах. И тем не менее, хотя конечно её это очень возбуждает, она внезапно поворачивается, сбрасывает меня и отказывается делать это снова. Поскольку она совсем голая, движения её совершенных форм выглядят уж очень прелестными и очаровательными, а одна нога, отброшена в сторону так, что позволяет хорошо узреть привлекательно зияющий открытый влог. Охваченный сильнейшим желанием, я прошу:

И я усиленно толкаю в её пылающих и хорошо увлажненных ножнах. И тем не менее, хотя конечно её это очень возбуждает, она внезапно поворачивается, сбрасывает меня и отказывается делать это снова. Поскольку она совсем голая, движения её совершенных форм выглядят уж очень прелестными и очаровательными, а одна нога, отброшена в сторону так, что позволяет хорошо узреть привлекательно зияющий открытый влог. Охваченный сильнейшим желанием, я прошу:

— По крайней мере, позвольте мне, как последнюю милость, поцеловать и пососать его. Ведь это ни в коем случае не сможет причинить мне вреда. Я уже делал это в прошедшую ночь. — А что? Пожалуй! – с готовностью …соглашается она. — Только позвольте мне занять более удобную для этого позицию. Кстати, это называется гамаюширование. Она ложится навзничь и, раскрыв свои великолепные бёдра, подкладывает под зад подушку.

— По крайней мере, позвольте мне, как последнюю милость, поцеловать и пососать его. Ведь это ни в коем случае не сможет причинить мне вреда. Я уже делал это в прошедшую ночь. — А что? Пожалуй! – с готовностью …соглашается она. — Только позвольте мне занять более удобную для этого позицию. Кстати, это называется гамаюширование. Она ложится навзничь и, раскрыв свои великолепные бёдра, подкладывает под зад подушку.

Но прежде чем разрешить мне начать, она говорит: — Мой дорогой Чарльз, видите этот небольшой выступ в верхней части моей манды? Это самое чувствительное место. И называется клитором. Видите, он довольно твёрд уже теперь. Но пощекотав его своим языком или пососав, вы найдёте, что он становится ещё более твёрдым и ещё более выступающим. Вот туда-то и приложите свои губы. Я делаю так, как желает моя прекрасная наставница, и скоро нахожу, что он твердеет и встает в моём рту почти на дюйм.

Но прежде чем разрешить мне начать, она говорит: — Мой дорогой Чарльз, видите этот небольшой выступ в верхней части моей манды? Это самое чувствительное место. И называется клитором. Видите, он довольно твёрд уже теперь. Но пощекотав его своим языком или пососав, вы найдёте, что он становится ещё более твёрдым и ещё более выступающим. Вот туда-то и приложите свои губы. Я делаю так, как желает моя прекрасная наставница, и скоро нахожу, что он твердеет и встает в моём рту почти на дюйм.

Конвульсивное подёргивание ягодицами, надавливание рукой мне на затылок, — всё доказывает, что моя прекрасная подруга довольна и наслаждается. Я просовываю руку себе под подбородок — положение не очень-то удобное, но мне удаётся протолкнуть свой большой палец ей во влог. Мой указательный палец также находится в пути — но обнаруживает как раз напротив розовое отверстия в заднице, там очень влажно, поэтому, когда я вталкиваю его, он легко туда входит. Двигать рукой очень активно я не могу, но слегка водить этими пальцами туда и обратно, а затем снова проталкивать их вперёд, — у меня получается.

Конвульсивное подёргивание ягодицами, надавливание рукой мне на затылок, — всё доказывает, что моя прекрасная подруга довольна и наслаждается. Я просовываю руку себе под подбородок — положение не очень-то удобное, но мне удаётся протолкнуть свой большой палец ей во влог. Мой указательный палец также находится в пути — но обнаруживает как раз напротив розовое отверстия в заднице, там очень влажно, поэтому, когда я вталкиваю его, он легко туда входит. Двигать рукой очень активно я не могу, но слегка водить этими пальцами туда и обратно, а затем снова проталкивать их вперёд, — у меня получается.

Это, кажется, весьма и весьма увеличивает её наслаждение; всё её тело дрожит от чрезмерного возбуждения. Моя голова так крепко прижата к её влогу, что мне трудно дышать, но мне удаётся не останавливать действия языка и пальцев, пока я не спровоцировал настоящий кризис — её ягодицы подскакивают, а так как её рука продолжает крепко прижимать мою голову и оба её мощных и мясистых бедра словно тисками сжимают мне щёки, в то время как она сливает настоящий поток спермы мне в рот и на подбородок, шею и руки, и затем лежит, совершая конвульсивные сладостные движения и едва ли сознавая, что делает. Поскольку она продолжает всеми способами удерживает меня, я принимаюсь облизывать восхитительные выделения, то и дело возвращая свой язык к её клитору. Это, снова возбудив её, приводит её в чувство. Ослабив хватку меня бёдрами, она произносит: — О, мой дорогой Чарльз, приподнимитесь и повернитесь так, чтобы я смогла обнять вас и поцеловать за то изысканное удовольствие, которое вы доставили мне! Я так и делаю, но позаботившись при этом, чтобы выпрямляясь, вгнездить свой твёрдо стоящий дрекол во влоге, так удобно оказавшимся по дороге, да ещё приподнятом на подушке, открытом и хорошо увлажнённом.

Это, кажется, весьма и весьма увеличивает её наслаждение; всё её тело дрожит от чрезмерного возбуждения. Моя голова так крепко прижата к её влогу, что мне трудно дышать, но мне удаётся не останавливать действия языка и пальцев, пока я не спровоцировал настоящий кризис — её ягодицы подскакивают, а так как её рука продолжает крепко прижимать мою голову и оба её мощных и мясистых бедра словно тисками сжимают мне щёки, в то время как она сливает настоящий поток спермы мне в рот и на подбородок, шею и руки, и затем лежит, совершая конвульсивные сладостные движения и едва ли сознавая, что делает. Поскольку она продолжает всеми способами удерживает меня, я принимаюсь облизывать восхитительные выделения, то и дело возвращая свой язык к её клитору. Это, снова возбудив её, приводит её в чувство. Ослабив хватку меня бёдрами, она произносит: — О, мой дорогой Чарльз, приподнимитесь и повернитесь так, чтобы я смогла обнять вас и поцеловать за то изысканное удовольствие, которое вы доставили мне! Я так и делаю, но позаботившись при этом, чтобы выпрямляясь, вгнездить свой твёрдо стоящий дрекол во влоге, так удобно оказавшимся по дороге, да ещё приподнятом на подушке, открытом и хорошо увлажнённом.

— О, жалкий изменщик! — кричит моя сладкая партнёрша. — Нет, я не могу, я не должна позволить это! Но я крепкой хваткой держу её за талию, и в такой слишком благоприятной для меня позиции ей не так-то легко сбросить меня. — Ах! Ну нельзя же, мой дорогой мальчик. Если вам не жалко себя, пожалейте меня. Вы же меня вконец замучите. Я закрываю ей рот поцелуями и языком, и вскоре активные движения, которые я совершаю в её очаровательном влоге, оказывают своё обычное влияние на её смазываемость, так как побуждают её принять в стычке такое же участие, как и я.

— О, жалкий изменщик! — кричит моя сладкая партнёрша. — Нет, я не могу, я не должна позволить это! Но я крепкой хваткой держу её за талию, и в такой слишком благоприятной для меня позиции ей не так-то легко сбросить меня. — Ах! Ну нельзя же, мой дорогой мальчик. Если вам не жалко себя, пожалейте меня. Вы же меня вконец замучите. Я закрываю ей рот поцелуями и языком, и вскоре активные движения, которые я совершаю в её очаровательном влоге, оказывают своё обычное влияние на её смазываемость, так как побуждают её принять в стычке такое же участие, как и я.

— Остановитесь, мой дорогой Чарльз, и давайте займём новую позицию, которая даст нам ещё большее наслаждение. — Вы не собираетесь обмануть меня? Точно? — О, нет! мой дорогой, я — сейчас, так же как и вы, вся в огне… — Выньте-ка.

— Остановитесь, мой дорогой Чарльз, и давайте займём новую позицию, которая даст нам ещё большее наслаждение. — Вы не собираетесь обмануть меня? Точно? — О, нет! мой дорогой, я — сейчас, так же как и вы, вся в огне… — Выньте-ка.

Всё ещё опасаясь, я тем не менее повинуюсь. Моя прелестная учительница переворачивается и, обопрясь на колени и руки, представляет моему горящему пристальному взгляду свою великолепию задницу. Я, было, подумал, не хочет ли она, чтобы я ещё разок вложился в розовую дырочку, и говорю ей об этом. — О! нет, — отвечает она, — не туда! И, просунув руку себе под живот, а затем меж своих бёдер, говорит: — Дайте-ка меня это, и я препровожу его в надлежащее место. Прежде чем сделать это, я наклоняюсь вперёд и погружаю своё лицо между великолепными щеками её задницы, ищу и нахожу прекрасную дырочку, целую её и толкал туда свой язык.

Всё ещё опасаясь, я тем не менее повинуюсь. Моя прелестная учительница переворачивается и, обопрясь на колени и руки, представляет моему горящему пристальному взгляду свою великолепию задницу. Я, было, подумал, не хочет ли она, чтобы я ещё разок вложился в розовую дырочку, и говорю ей об этом. — О! нет, — отвечает она, — не туда! И, просунув руку себе под живот, а затем меж своих бёдер, говорит: — Дайте-ка меня это, и я препровожу его в надлежащее место. Прежде чем сделать это, я наклоняюсь вперёд и погружаю своё лицо между великолепными щеками её задницы, ищу и нахожу прекрасную дырочку, целую её и толкал туда свой язык.

— О! не надо, Чарльз, дорогой! Вы так щекочете меня … Она немедленно направляет его в пылающий влог, и тот охватывает его до самых волос. Я нахожу, что этот путь явно позволяет мне войти полностью, то есть на дюйм дальше — эта позиция также позволяет моей красавице-инструкторше с большей силой сдавливать мой дрекол — кроме того её великолепные ягодицы, поднимающиеся при моих движениях и выставляющиеся во всей их необъятности, кажутся необыкновенно захватывающими и прелестными. Я просовываю руки ей под талию и, схватившись за бёдра, прижимаю её великолепную задницу к себе каждый раз, когда толкал вперёд. О! какое действительно великолепное зрелище! Я весь вне себя, возбуждённый и разъярённый видом всех этих представших передо мною прелестей. Моя очаровательная учительница, кажется, равным образом наслаждается этим, что проявляется в скользящих движениях её тела; пока, наконец, не одолеваемая великим финалом, не оп

— О! не надо, Чарльз, дорогой! Вы так щекочете меня … Она немедленно направляет его в пылающий влог, и тот охватывает его до самых волос. Я нахожу, что этот путь явно позволяет мне войти полностью, то есть на дюйм дальше — эта позиция также позволяет моей красавице-инструкторше с большей силой сдавливать мой дрекол — кроме того её великолепные ягодицы, поднимающиеся при моих движениях и выставляющиеся во всей их необъятности, кажутся необыкновенно захватывающими и прелестными. Я просовываю руки ей под талию и, схватившись за бёдра, прижимаю её великолепную задницу к себе каждый раз, когда толкал вперёд. О! какое действительно великолепное зрелище! Я весь вне себя, возбуждённый и разъярённый видом всех этих представших передо мною прелестей. Моя очаровательная учительница, кажется, равным образом наслаждается этим, что проявляется в скользящих движениях её тела; пока, наконец, не одолеваемая великим финалом, не оп

83

83