***

…Когда моя зрелая подружка получает свою долю порочного удовольствия от прилюдного петтинга, мы какое-то время просто лежим с ней рядом на моей узкой кровати в маленькой сумрачной комнатке.

Нетрезвая Дарина расслаблена и спокойна.

Но уже вскоре она обнимает меня за шею, гладит по волосам, притягивает к себе. Сначала нежно и благодарно касается теплыми губами моей щеки, а потом произносит жалобно и капризно: «Я хочу, чтобы ты поцеловала меня там…»

«Конечно, милая, – отвечаю я. – Тебе нужно только немного отдохнуть и сходить в душ». Она соглашается, однако усталости у нее ни капли, и спать моя опытная выносливая женщина пока не собирается.

Домработницы уже нет поблизости, однако к нам подходит невесть откуда взявшийся Ладин самец, который хотя и вздремнул где-то с полчаса, до сих пор не забыл нанесенного ему «оскорбления».

Надо же – ему пришлось почувствовать себя отвергнутым! Теперь он хочет если не отомстить Дарине, но хотя бы как-то ее уколоть. Общается он почему-то только с ней, не со мной.

Он садится рядом с моей кроватью, у нас в ногах, на какую-то банкетку или тумбу и пристально смотрит на мою подругу сквозь хмельную пелену.

Почувствовав этот взгляд, Дарина приподнимает голову от подушки, оборачивается и, заметив «гостя», по привычке улыбается широко и блистательно. Он же презрительно смотрит в ее прекрасные удлиненные серые глаза и озлобленно выцеживает сквозь искривленную смычку тонких губ: «Слушай, спрячь лучше свои вставные зубы, пока я тебе их не выбил».

Эта дерзость окончательно выводит меня, и без того напряженную по поводу присутствия незваного «гостя», из себя.

Захлебываясь от обиды, но внешне пытаясь сохранить спокойствие, я предупреждаю ему, чтобы заткнулся, пока я не позвонила ребятам, потому что иначе ему придется дорого заплатить за свои слова.

Тут парень, видимо, вспоминает, что он не на своей территории. Хотя и туго, но до него доходит, что мне действительно есть куда позвонить в случае чего и что с нами лучше не связываться.

Самец бросает на жалкий комок наших сплетенных тел еще один уничтожающий взгляд и окончательно убирается из комнаты.

***

Моя подруга не особенно озадачивается этим инцидентом.

Она продолжает лежать на спине так вальяжно, что я оказываюсь совершенно втиснутой в стену. Длинные волосы Дарины свободно разбросаны по моей подушке; они лезут мне в губы и щекочут мои ноздри.

Я пытаюсь отдышаться и успокоиться.

Опершись на локоть, я смотрю в ее лицо сверху и, хотя мне это неприятно, понимаю, что жестокое замечание парня достигло своей цели.

Я невольно перестаю поглаживать и ласкать Дарину, отстраняюсь от нее и с ужасом смотрю на ее яркий требовательный рот.

Я зачем-то думаю о том, что зубы этой женщины, большие, белые и крепкие, на самом деле «фальшивые». Как я раньше не догадалась? – Это же очевидно. И как я теперь, после такого «открытия», смогу снова ее целовать?

Мне не хочется больше даже обнимать ее, хотя я продолжаю «по инерции» придерживать Дарину за плечо на своей узкой кровати.

Я стараюсь убедить себя в том, что ничего страшного тут нет, что в таком возрасте и не может быть естественно здоровых зубов.

Но мне уже лезет в голову, что у нее фальшивы не только восстановленные зубы, но и крашеные в ярко-рыжий цвет волосы, и нарощенные (длинные и пушистые) ресницы, и роскошные накладные ногти.

Да и свои бурные оргазмы она, вероятно, нередко симулирует, создавая только видимость «ненасытности», тогда как на самом деле ее тетради в других условиях были бы для нее уже гораздо интереснее бесконечного и беспорядочного секса…

При последней мысли меня в очередной раз пробивает на жалость, а еще мне опять невыносимо хочется напиться.

***

Тут я замечаю на пороге своей комнатки наконец-то возвратившуюся Ладу.

Она тихо стоит на пороге, прислонившись к косяку, и довольно бестактно, с откровенным любопытством наблюдает за нами.

«Пошли в зал, – говорю я ей, лениво вставая с кровати. – Угощу тебя все-таки обещанным кофе. А заодно немного поболтаем, обменяемся новостями. Расскажешь, чем там тебя грузили мои родители… Где твой кавалер?»

«Руслан срочно уехал по делам», – отвечает ничего не подозревающая Лада, и я вздыхаю с облегчением.

«Мы ведь продолжим… потом, когда вы попьете кофе?» — спрашивает безмятежно растянувшаяся на освободившемся пространстве Дарина.

«Продолжим, дорогая, – успокаиваю ее я. – Вздремни немного или сходи все-таки в душ, освежись и присоединяйся к кофепитию».

«Спать я не хочу, – для чего-то протестует она, как будто не желает сдаваться, хотя устала за этот день. – Лучше я и впрямь приму душ».

Женщина скрывается в ванной, а мы с Ладой оказываемся в той просторной комнате, которая служит нам залом, а заодно и спальней Дарины.

Вход в него в особых случаях, для создания «романтической атмосферы», занавешивает гладкая вишневая, как бы театральная, портьера, которая сейчас приподнята в сторону и закреплена на завязке.

Лада располагается в кресле. Я запускаю на кухне кофеварку, а сама останавливаюсь на пороге зала, у открытой двери с черной кожаной обивкой. В ожидании напитка я от нечего делать перебираю пальцами складки этой портьеры.

Потом я приношу кофе, насыпаю в вазочки принесенные Ладой конфеты и печенье.

Моя институтская подружка принимается за еду (от коньяка она наотрез отказывается, ссылаясь на массу неотложных дел), а мне сейчас так паршиво, что кусок все равно не полез бы в горло.

Лада рассказывает что-то о своей жизни (разумеется, успешной лишь внешне), о внушениях моих заботливых родителей, о своей семье, с трудом перебивающейся в маленьком городке…

Я понимаю, что лучше ни во что не вникать. Просто – молчать, смотреть в одну точку и ни о чем не думать. Что мы делаем с собой?..

***

Я еще не вполне трезва, и меня слегка подташнивает.

Я ложусь на диван, а Лада придвигает стул ко мне поближе и усаживается у меня в изголовье, почти рядом с дверью.

Конечно, она живет если и не вполне «правильно», то, по крайней мере, «правильнее» меня. Она считает, что это дает ей основания меня поучать.

Кажется, Лада хочет задать мне какой-то «деликатный» вопрос. Проницательно полагаю, что ее так и подмывает расспросить меня о Дарине и о моих отношениях с этой женщиной.

…Я знаю, как Лада относится к старению. Как судорожно она боится этого уже в свои прекрасные двадцать лет.

Знаю и то, что она пока с удовлетворением находит себя наделенной неоспоримыми преимуществами перед взрослыми женщинами во всеобщей «конкурентной борьбе» за привлекательных самцов.

А еще она уверена, что все женщины непременно должны участвовать в этой «дележке» и соревноваться между собой за счастливое право удачно выйти замуж, создать «полноценную» семью и наплодить детей.

Таких, как Дарина, Лада просто не понимает и в лучшем случае жалеет, а в худшем – осуждает, в зависимости от своего текущего настроения.

И я смутно догадываюсь, что она хочет мне сказать.

Что Дарине под полтинник и что ей совершенно «нечего ловить». Что моя взрослая подруга уже окончательно спилась и развратилась. Что если я не одумаюсь, то непременно повторю ее путь, потому что напрасно теряю драгоценное время, тогда как все «нормальные» девчонки нашего возраста сейчас пристраиваются за обеспеченных и влиятельных парней. Потому что молодость – наш единственный «капитал». Ведь не хочу же я, в самом деле, провести всю свою жизнь, потакая капризам распущенной зрелой «мамки».

Ладе плевать, что у Дарины никого нет. Это ее проблемы. Надо было в молодости не раздавать себя за копейки направо и налево, а вкладываться в долгосрочные серьезные разнополые отношения, пожертвовав своей никого не интересующей «уникальностью» и «творческой свободой».

Могла она, наверное, на жилье себе «сколотить»? И родить хотя бы одного ребенка вместо того, чтобы трахаться да писать никому не нужные эротико-психоделические романы, мечтая о славе, роскоши и путешествиях?

***

…Зачем она все это говорит мне, пока моя соседка скрывается в душе, торопливым захлебывающимся шепотом? Кому, как не мне, лучше нее знать, что Дарина уже не пользуется особым спросом на рынке сексуальных услуг?

Поведение Лады кажется мне никчемным и жалким: что вообще может понимать в жизни эта ограниченная свиноматка, которая видит свой высший смысл в том, чтобы заполучить мужика, купить квартиру и размножаться?

Конечно, мне неприятно, что Дарина немолода, а главное, лишена всякого уважения к себе. Она так развращена, так покорна своим многочисленным «клиентам», с такой готовностью оказывает им всевозможные «услуги», что иногда мне хочется хорошенько ее ударить.

Но в то же время мне мучительно больно за нее, нестерпимо жаль ее и хочется зачем-то ее щадить, оберегать и защищать перед другими. Должен же за всю ее жизнь найтись хоть кто-то, кто увидел и оценил бы в ней сильную прекрасную душу, лучшие человеческие качества и литературный талант, а не только незакомплексованное привлекательное женское тело.

«Не смей говорить о ней плохо», – болезненно исказившись, прошу я Ладу, которая как раз пытается указать мне на возраст моей Дарины.

Я не выдерживаю, вскакиваю с дивана, открываю шкаф и достаю альбом. Обычно я не трогаю без спроса вещи Дарины, тем более – не показываю их посторонним. Но тут я решаюсь сделать это, потому что в своем не вполне трезвом состоянии думаю, что нашла весомый аргумент.

Я открываю этот альбом и вижу вставленную в него в самом конце фотографию, на которой Дарина запечатлена уже не юной и в компании своей подружки Инессы, в которую когда-то была сильно влюблена.

Они давно расстались, и это была просто случайная встреча много лет спустя. Дарина, как всегда, на этом снимке улыбается беззастенчиво и свободно, и я снова вижу ее большие, неестественно белые зубы.

Хотя они там вместе и смеются, но, глядя именно на это фото, я не ревную, а просто всегда очень жалею Дарину, которая так много перенесла.

Но теперь к этому чувству примешивается еще одно, тяжелое и странное: после хамского замечания Руслана мне почему-то крайне неприятно видеть эту блистательную улыбку. С подобным же ощущением сегодня я рассматривала дряблую порыжелую спину своей взрослой подруги.

Я, кажется, люблю Дарину (по крайней мере, сильно привязана к ней), но, если быть откровенной, меня страшно угнетает ее возраст. Долбаная Лада права: связать с ней свою жизнь – значит обречь себя на муки с неумолимо и неизбежно стареющей женщиной, лишенной всяческой надежды на просвет.

Готова ли я на это – потратить свои молодые годы на заботу о ней, полигамной и распутной, не видя ни стабильного быта, ни полноценного секса, ни нормальной, свежей, не увядающей красоты?..

***

В начале же альбома находится другой снимок, и именно его я изначально хотела показать Ладе. На нем тоже изображены Дарина и Инесса, но молодые, красивые, веселые и беззаботные.

Всякий раз, когда я вижу это фото (Дарина сама однажды показала мне его и поведала их печальную историю), мое сердце пронизает боль, вслед за чем меня охватывает мучительная ревность. Хотя этот снимок и был сделан около тридцати лет назад – они там в том возрасте, как мы с Ладой сейчас.

Но теперь привычная ревность отходит на задний план, мне не до нее. Тихо, чтобы невзначай не услышала Дарина, я с горечью и болью говорю Ладе: «Смотри, какими они были!» И выдерживаю многозначительную паузу: мне важно, чтобы та поняла, что над Дариной нельзя издеваться из-за ее возраста, что, как это ни грустно, она не виновата в том, что стареет.

Кажется, Лада это понимает и ничего больше не пытается говорить на эту тему.

Потом я переворачиваю страницы альбома до конца и снова вижу относительно недавнее фото немолодых Дарины с Инессой…

Я думаю о том, что сержусь на Ладу еще и потому, что она озвучивает мои сокровенные мысли: скорее всего, я сама считаю «искусственными», противоестественными половые отношения с этой взрослой женщиной. Хотя, с другой стороны, я, кажется, страстно их хочу…

У нас с Дариной постоянно так: все искажено, извращено, невероятно запутано.

Мне становится трудно дышать. Чтобы не растравлять себя еще сильнее, я захлопываю альбом и торопливо, стараясь успеть до прихода подруги, убираю его обратно в шкаф.

А вскоре моя сожительница выходит из душа.

Она стройная и еще довольно соблазнительная. На ней элегантный шелковый халатик, темно-синий, с белыми и розовыми цветами. Ее рыжие волосы эротично собраны сзади. Она присаживается рядом со мной на диван, закинув ногу на ногу, и легонько, игриво поглаживает меня по бедру. Ее пальцы легкие, тонкие и прохладные.

Избегая смотреть на Дарину, Лада говорит, что ей пора идти, и я выхожу в коридор, чтобы ее проводить.

«Ты помнишь, какими мы были на первом курсе, когда только познакомились? О чем мы мечтали? Какие желания загадывали в Новый год, когда сжигали бумажки и размешивали пепел в бокалах с шампанским? Помнишь?» — зачем-то спрашивает она меня у самой двери.

Я ничего ей не отвечаю, несмотря на то, что на этом трогательном месте не мешало бы поблагодарить ее за продукты и известия от родных.

…Конечно, я помню о том, что она у меня спрашивает. Хотя в сложившихся обстоятельствах предпочитала бы навсегда забыть.

***

Закрыв за Ладой дверь, я возвращаюсь в зал – к Дарине. Она сидит в кресле и разливает для нас коньяк. Мы много пьем, потому что иначе сошли бы с ума от тревожных и угнетающих мыслей.

…Остановившись в дверном проеме, я мучительно смотрю в ее лицо, отрешенно разглядывая мимические морщины у губ, немного провисающие щеки и предательски выдающую зрелый возраст Дарины шею.

Мне плевать на старение.

У нас есть коньяк, а еще Лада принесла мне клубничного конфитюра. Надо же, она и теперь помнит, как сильно я любила его раньше.

Я присаживаюсь на ручку кресла, в котором расположилась Дарина, и нежно приобнимаю ее за узкие плечи.

Женщина подает мне стопку с коньяком, и я опустошаю ее, а потом Дариночка вкладывает мне в рот тонкую дольку свежего ароматного лимона, присыпанного сахаром и щедро выделившего обильный сок. Я съедаю эту дольку целиком и обсасываю трогательные прозрачные пальчики подруги.

Мне больше не хочется пить. Я наклоняюсь к Дарине, целую ее в бледные губы и осторожно увлекаю с собой на диван.

Едва мы оказываемся на его поверхности, мои пальцы впиваются в ее длинные рыжие волосы, а наши губы снова сплетаются в страстном продолжительном поцелуе. Кажется, самое время полакомиться куннилингусом… Ничего не поделаешь, мы грязные и порочные шлюхи.

Я развязываю поясок на халате Дарины и обнажаю ее большую сочную грудь с великолепными, уже налившимися сосками. К этой груди хочется прижаться и целовать и сосать ее без конца…

Дарина стягивает с меня майку, а следом и шорты. Мы соприкасаемся обнаженными нежными сосками, и она начинает медленно и волнообразно изгибаться подо мной. Это очень приятно и романтично, как в каком-нибудь целомудренном фильме.

Дальше роскошная эта женщина опрокидывает меня на спину, снимает мои трусики и начинает своим увлажненным соском ласкать мой клитор – это всегда доставляет и мне, и ей безумное удовольствие.

Потом она вылизывает меня горячим язычком, посасывает мои соленые губки и углубляется в лоно… У меня сбивается дыхание, в этот миг все проблемы отступают и забываются, и мне хочется только, чтобы ее движения не прекращались, а становились с каждым мигом все быстрее и интенсивнее…

Наконец, Дарина вводит в меня свои изящные пальчики и, языком умело обрабатывая клитор, так перебирает ими внутри, что уже вскоре я разряжаюсь волной мелких и мощных конвульсий, а она начисто вылизывает меня и напоследок дает мне обсосать свои горячие скользкие пальцы.

Дарина совершенна… Теперь наступает моя очередь доставить ей удовольствие.

***

Для этих целей я решаю воспользоваться уместно доставленным Ладой клубничным конфитюром. Я перебираюсь в положение сверху и стягиваю с Дарины красные стринги. Моя подружка сама подкладывает себе под попку подушку и бесстыдно раскидывает стройные ножки.

Я сначала разглядываю немного ее гладкую розовую вульву, которой невозможно не залюбоваться. А потом открываю баночку с конфитюром и чайной ложкой начинаю наносить его на губки и клитор.

Все это так красиво, что я не удерживаюсь от того, чтобы сделать снимок. Мы с Дариной вообще большие любители пикантных фотографий с нашим участием.

Потом я наклоняюсь к ней и принимаюсь ее вылизывать, причем делаю это очень охотно, потому что мне нравится как эта женщина, так и сладкое клубничное лакомство.

Дарина весьма чувственна. Она снова начинает громко стонать, не сдерживая эмоций, и мне хочется продолжать свои упоительные ласки.

Я наношу на вульву еще немного конфитюра, а между тем ложечкой поглаживаю ее клитор. Пока я тщательно вылизываю и обсасываю новую порцию угощения с ее набухших приоткрывшихся губок, ложечка оказывает мне неоценимую помощь.

Дарина мечется по дивану; я же заливаю чуть-чуть сиропа в ее пещерку, а потом и сама погружаюсь туда как можно глубже горячим влажным языком, чтобы слизать с ее стенок все лакомство до последней капельки.

Мои пальчики продолжают массировать ее клитор, и милая женщина, которую обычно используют для удовлетворения чужих потребностей и которая в этой связи давно научилась извлекать свой оргазм из любой ситуации, со мной получает массу неподдельного удовольствия…

Мне приходит в голову ввести в нее наполненную конфитюром ложечку, и я делаю это, нащупывая ее изогнутой головкой чувствительные нервные окончания на передней стенке в пещерке Дарины.

Кажется, ей это нравится. Между тем, губами я посасываю ее клитор, то и дело обходя язычком все, что нахожу сладенького вокруг него.

Я «мучаю» свою зрелую подружку довольно долго – мне пришлось по вкусу это баловство с клубничным десертом. Я вылизываю ее самозабвенно, то обращаясь к клитору, то оставляя его в покое и погружаясь внутрь Дарины то языком, то пальчиками, то миниатюрной блестящей ложечкой.

Она неистовствует под моими ласками, катается по постели, извивается, стонет, кричит, задыхается, перебирает мои волосы, впивается мне в плечи своими длинными алыми ноготками…

Наконец, я даю ей кончить и с удовлетворением чувствую, как бурно она содрогается под моими нежными пальцами и горячим ртом.

Я поднимаюсь вверх, «по дороге» нанося на ее тело и сразу же слизывая по несколько капель конфитюра с ее живота, груди, подбородка. Последнюю капельку я наношу на губы, и это делает наш волнительный поцелуй еще более желанным, долгим и сладостным…

***

Заниматься друг другом мы можем, кажется, бесконечно, и нашим лесбийским забавам просто нет числа… Но сейчас мы обе уже очень утомлены, и нам не мешало бы хоть немного вздремнуть.

Я ложусь на диван рядом с подругой и хочу говорить ей о том, что ее последний роман так хорош, что его просто нельзя оставлять в шкафу, а нужно непременно разослать в разные издательства…

Что сейчас за неимением возможностей я забросила живопись, но ради Дарины когда-нибудь соберусь и напишу гениальное полотно, которое дорого пристрою какому-либо богатому и щедрому ценителю и покровителю искусства. Благодаря этому я стану знаменита, у нас появятся деньги, и нам больше не надо будет заниматься этим грязным «ремеслом»…

Мы уедем в Европу, купим себе небольшой уютный домик с роскошным тенистым садом, уютными аллеями для прогулок, скамейками, фонтанами и великолепными цветами. И будем жить там только вдвоем…

Непродолжительные мягкие зимы станем посвящать вдохновенному творчеству. Весной и осенью начнем осуществлять мечты о путешествиях. А в теплые летние дни будем кататься на катере по лазурному морю вдоль золотистого побережья, и иногда я даже позволю ей управлять…

Дарина, милая, ты представляешь, как это будет прекрасно? Неужели ты за свою несчастную развратную жизнь не заслужила этого спокойного и укромного уголка?.. Жалкая мечтательница.

Я иду в душ и по дороге с ненавистью взглядываю на себя в старинное темное зеркало с теплой амальгамой, в свете желтых коридорных ламп создающей впечатление жидкой бронзы закатного солнца. Что я могу и зачем несу весь этот бред, на что я надеюсь – на какое чудо? Мои пальцы уже и забыли, когда они в последний раз держали кисточку и краски.

***

…Когда я возвращаюсь из ванной, я застаю свою Дарину глубоко, крепко и сладко спящей. Она лежит на животе, широко раскинув руки и ноги, и по привычке так распростерлась по своему дивану, что мне опять не осталось на нем свободного места.

Я не хочу ее беспокоить, а потому просто целую в макушку и отправляюсь в свою комнату, где ложусь на кровать и начинаю думать о том, как бы нам выбраться из этого порочного круга. Ради себя я едва ли стала бы бороться, давно смирилась бы и махнула на все рукой. Но ее мне жаль.

Мне хочется сделать для нее что-нибудь такое, чтобы она забыла все свои обиды, ненависть и боль, накопившиеся за эти годы. Я ведь все знаю, я уже не раз выслушивала ее пьяные слезные исповеди, не раз, явно и втайне, читала ее произведения и дневники. Я очень хочу видеть ее счастливой.

Но пока у меня нет таких «полномочий». Пока – я всего лишь не повзрослевший нежеланный ребенок, вытесненная из родительского дома девятнадцатилетняя девчонка, два года ютившаяся в общежитии и по вечерам раздававшая листовки у магазина, а полгода назад бросившая институт и поселившаяся в каком-то заброшенном «логове» с немолодой «продажной женщиной», к которой так мучительно привязалась…

Эти мысли терзают меня, только алкоголь и физическая усталость оказываются сильнее, и незаметно для себя я засыпаю – но так тяжело и тревожно, как если бы провалилась в глубокую темную яму…

В этой яме мне снится Дарина, и мы с ней судорожно пытаемся выкарабкаться, но ее красные ноготки лишь бессмысленно скребут по твердой каменистой стене. Она мечется, плачет, бьется, но мало-помалу осознает бесплодность своих попыток. Мы усаживаемся на дне этой ямы на куче хвороста, я обнимаю ее и крепко прижимаю к себе.

Потом мы поднимаем головы и смотрим вверх. Мы не надеемся ни на что хорошее и удивляемся той картине, которая раскрывается перед нашими глазами. Бедные порочные женщины с искаженной ориентацией и горьким опытом. Оказывается, что и для нас тоже существует это высокое бархатное небо, усыпанное такими крупными, яркими и блестящими звездами…

Это опять дает мне глупую надежду, так что я облегченно выдыхаю и слабо, неуверенно улыбаюсь в своем беспокойном тяжелом коротком сне…